Она села на краешек кровати, вложила руку в перчатке в другую перчатку, побольше, вплавленную в материал защитной палатки. Осторожно раздвинув пальцами паутину проводов, оплетавшую датчики на черепе, она провела пальцами по знакомому и любимому лицу, по крутому лбу, по курносому носу. Это предельное отчуждение отзывалось в Рени странной ностальгией. Так они могли бы встретиться в ВР — да хотя бы во Внутреннем Районе…

Цепочку воспоминаний прервали чьи-то шаги. Сама одетая в энкостюм, Рени все же подскочила, увидав на пороге палаты белый призрак.

— Извините, что напугала вас, миз Сулавейо.

— А, это вы. Есть перемены?

Доктор Чандхар наклонилась, разглядывая панели мониторов, но даже Рени понимала, что ничего нового узреть ей не удастся.

— Боюсь, все так же. Простите.

Рени пожала плечами — жест смирения; как говорили тяжесть под ложечкой, жар подступающих слез — ложного. Но плакать бесполезно. Только лицевое стекло запотеет.

— Почему никто не хочет мне сказать, в чем дело?

Доктор покачала головой — вернее, помотала шлемом энкостюма.

— Вы же образованная женщина, миз Сулавейо. Иногда медицина не может дать ответов — только догадки. А сейчас у нас и догадок нет. Но все может измениться. По крайней мере, его состояние стабильно.

— Стабильно! Да, как у кактуса в горшке!

Слезы все же хлынули. Рени снова повернулась к Стивену, хотя из-за слез не видела ничего.

Пластмассовая, нелюдская рука коснулась ее плеча.

— Простите. Мы делаем все, что можем.

— Это что? — Рени очень старалась, чтобы голос ее не дрожал, но не хлюпать носом не получалось. Черт, да как же высморкаться в этом клятом костюме? — Скажите мне, что именно вы делаете? Помимо того, что ставите на солнышко и поливаете вовремя.

— У вашего брата редкий случай, но не уникальный. — Голос доктора Чандхар приобрел особенную интонацию — «для разговора с трудными родственниками». — Были — и бывают до сих пор — дети, без видимых причин впадавшие в подобное коматозное состояние. Некоторые из них самопроизвольно выздоравливали: в один прекрасный день просыпались и просили поесть.

— А остальные? Те, что не встали и не потребовали мороженого?

Доктор сняла руку с плеча Рени.

— Мы стараемся по мере своих сил, миз Сулавейо. А вы не можете помочь нам ничем, кроме того, что и так делаете — приходите к Стивену, чтобы он ощущал ваши прикосновения и слышал знакомый голос.

— Я знаю. Вы говорили мне. Это значит, очевидно, что мне следует говорить со Стивеном, а не доставать вас. — Рени судорожно перевела дыхание. Слезы перестали течь, но капельки еще оседали на лицевом стекле. — Я не хотела срывать на вас злость, доктор. У вас и без того хватает проблем.

— В последние месяцы нам приходится особенно нелегко. Я порой сама удивляюсь, зачем пошла в медицину. — Доктор Чандхар повернулась к выходу. — Но приятно, когда ты кому-то помогаешь, а у меня это иногда выходит. Это большое счастье, миз Сулавейо. Надеюсь, мы разделим его, когда Стивен к нам вернется.

Рени смотрела, как удаляется по коридору белесая фигура. Потом дверь закрылась. Больше всего Рени бесило, что хотя она просто мечтала сорвать на ком-то свою ярость, найти козла отпущения, это не получалось. Врачи действительно делали все, что могли. Несмотря на бедность, в больнице провели все тесты, которые могли хотя бы намекнуть на причину загадочной хвори Стивена. Но причин не было. Не было и ответов. И некого винить.

«Кроме Господа Бога, — подумала Рени. — Может быть». Но от этого проку не будет. Да еще, быть может, Длинный Джозеф Сулавейо причастен к этому каким-то боком.

Рени снова дотронулась до лица Стивена. Она надеялась, что где-то внутри этого бессознательного тела он может слышать и чувствовать ее даже через два слоя пластика.

— Я принесла книгу, Стивен. На сей раз не из моих, а из твоих любимых.

Рени грустно улыбнулась. Она всегда пыталась заставить его читать африканские книги — рассказы, книги по истории, сказки племен их предков, — хотела, чтобы он гордился своим наследием в мире, где подобные бастионы быстро сокрушал неумолимый, как ледник, поток культуры «первого мира». Но вкусы Стивена в этом направлении не распространялись.

Она включила свой пульт, увеличила шрифт, чтобы читать не напрягаясь, убрала картинки: она не хотела их видеть, а Стивен не мог.

— Это «Сетевые сыщики», — сказала она и начала читать: — «Гиперблок Малибу перекрыт полностью», — воскликнул Маскер, вламываясь в дверь и отпуская скимдоску в соседнюю комнату с удивительной для него небрежностью. Пристраиваясь на полке, «Зингрей-220» сбил несколько других досок, но Маскер даже не обратил внимания — так потрясла его новость. «У них пребольшие распознатели на каждой вточке».

«Это тяжелая гнусновость!», — ответил Ковш, отпуская голобликующий пульт парить в воздухе и поворачиваясь к своему взволнованному приятелю. — «Должно быть, там большие проблемы — на два входа!»

— Если бы ты пошел его навестить!..

Длинный Джозеф стиснул голову руками, словно пытался защититься от шума.

— Я же ходил, нет?

— Два раза! Ты был там два раза: в тот день, когда его туда отвезли, и когда доктор вытащила тебя на конференцию.

— А что ты еще хочешь? Он болен. Думаешь, я туда должен каждый день шляться, как ты? Он все равно болен. Сколько ни ходи, лучше ему не станет.

Рени внутренне кипела. Как можно быть настолько невыносимым?

— Папа, он твой сын. Он ребенок. Он лежит в этой больнице, один…

— И ни хрена не слышит! Я ходил, говорил с ним, и ни хрена он не слышит! Что попусту языком трепать? А ты ему еще книжки читаешь…

— Может быть, знакомый голос поможет ему вернуться. — Рени примолкла, мысленно моля Господа ее доверчивого детства дать ей сил — Господа, который милосерднее, чем тот, в какого она могла бы поверить теперь. — Папа, может, ему как раз и нужно слышать твой голос? Так сказал доктор…

Глаза Длинного Джозефа забегали, будто он искал выход, лицо хищно заострилось.

— Это что за ересь?

— Стивен с тобой поссорился. Ты на него накричал, сказал, чтобы он не возвращался больше. А теперь с ним что-то случилось, и может быть, где-то в глубине сна он боится возвращаться. Думает, что ты еще злишься на него, и не возвращается.

Длинный Джозеф вскочил с дивана, пытаясь прикрыть испуг наглостью.

— Да это… ты со мной так не говори, девчонка, и никаким докторам я так о себе говорить не позволю. — Он протопал в кухню и принялся шарить в буфете. — Ерундень этакая. Меня он боится? Да я ему просто мозги вправил. Даже пальцем не тронул.

— Его там нет.

Шум в буфете стих.