— Тебя уже турнули… — Виталя явно не был расположен рассказывать подробности, а я и не рвался выяснять, за какие такие подвиги академическое начальство наградило колдуна-оборотня. Пусть хоть на лацкане «поплавок» носит, хоть на носу.

К пяти часам вечера мы со Стрекаловым были готовы. Вызванный «полевичок» пилотировал тот самый друэгар, который отвозил меня из «Принцессы Грезы» под светлы очи Ивана Сергеевича. Я подмигнул водиле, на что он радостно заржал, видя меня такого нарядного в компании с Виталей. А оборотень, наоборот, сделал рожу кирпичом и потребовал, чтобы друэгар поднял брезентовый верх — запылить смокинг он опасается. Я из чувства противоречия водиле помог, хотя тот мог бы прекрасно справиться и в одиночку. Главное, не запачкался.

* * *

Мы приехали не в числе первых, и народу уже собралось порядочно. Интересно, Иван Сергеевич здесь? Офицеры в парадных мундирах. Молодежь все больше. Более пожилые штатские щеголяли черными фраками, смокингами и пиджаками разной степени потертости. Все чувствовали себя неловко без оружия. Не поручусь, впрочем, что кое у кого не было плечевой кобуры под мышкой. А жилеты хороши тем, что в жилетные карманы ловко укладывается маленький «дерринджер». Что-то мне говорит, что у половины присутствующих мужчин жилетные карманы не пусты. Считают, «бальный» двуствольный «дерринджер» с костяными или дорогого дерева накладками на рукоять должен иметь в жилетном кармашке каждый «благородный». Это из тех, кому не нравится кобура на лодыжке. А я так попросту закрепил свой небольшой нож в ножнах на левом предплечье.

Дамы! Дамы — всегда разговор особый. Платья всех расцветок, пелеринки из меха и шали, сделавшие бы честь ежегодной ярмарке в Нижнем. Глаза разбегаются. Собираем глаза, фокусируем на всунутой у входа бумажке.

Ага, это кстати, это программку выдали, да еще написанную от руки, с превосходными росчерками, как в лучших домах Твери и Ярославля. Что там по программке? На первое кадриль, в перерыве — ужин, после ужина — вальс. И вальс же до окончания вечера. Ага, перед вальсом местная экзотика в составе кадрили или, как теперь модно говорить, котильона — «падэспаньчик», написанный через дефис — «под-испаньчикъ» — с ером, то есть твердым знаком на конце. Стильно, но безграмотно. Как там: «Падеспаньчик — хорошенький танчик, мы танцуем его каждый день…» Это я умею, тут меня не сделаешь. И кадриль хоть на две, хоть на четыре пары спляшу.

Вообще-то когда сейчас говорят о котильоне, меня начинает разбирать смех. По строгой теории, котильон — это танец из разных фигур, объединяющий мазурку, польку, вальс и кадриль. Особую роль в таком танце играет распорядитель, иначе — кондуктор, громко выкрикивающий названия фигур, которые повторяют танцующие. Но это для придворных балов. И для столичных благородных собраний… А здесь все проще — кадриль по квадратам, «по-деревенски». И абсолютно прелестный танец падэспанчик, хотя, как мне кажется, лучше бы его назвать «подшотландчиком»: у шотландцев — веселого такого народа, где мужчины ходят в юбках, и на самом видном месте, посередь юбки, висит кошелек, прижимающий юбчонку к ногам, чтоб не задиралась, а из-за гульфика, тьфу, гольфика высовывается рукоять вполне серьезного ножика, — был такой примерно танец, когда мужчины и женщины образовывают два круга, один в другом. Учиться его танцевать — четверть часа, а радости — на целый вечер!

Танцевать, кстати, пришлые умеют и любят — а что еще делать зимой, когда за ворота города без веской причины носа лучше не высовывать. Не все же по домам сидеть, книжки читать…

А ужин-то — фуршет. Это где-то, значит, канапе строгают.

Пока собирались гости, я все искал взглядом одну даму — дочку Ивана Сергеевича, несравненную Наташу.

* * *

— Спойте, Петр Андреевич, спойте, мы все знаем, что эльфы прекрасно поют! — Словно сошедшая с полотен Кустодиева женщина, чья голова была увенчана невероятным тюрбаном из переливающейся ткани, наверняка с использованием магически обработанного волокна, безумно дорогого, между прочим, не могла быть женой мелкой шишки. Или купчиха первой гильдии, или жена какого-то крупного по городским меркам чиновника. В ширину эта дама была как три Корнеева, глаза с поволокой, на пальцах кольца белого золота с крупными сапфирами, в тон глазам. И наверняка закачано что-то в камешки — вон как блестят, едва искры не роняют. Красотка!

Почему-то такие вот на меня всегда особое внимание обращают. Материнский инстинкт пробуждается? Но закон светского вечера — это закон светского вечера: никто не вправе долго отнекиваться или скрывать «таланты», потому что припишут дурной тон, а заодно и пренебрежение общественными интересами. То есть либо в жеманстве обвинят, либо в хамстве. И музыкальные таланты на таких вечерах ценятся весьма и весьма.

В современном мире особую любовь человеческого и нечеловеческого населения заслужили жестокие романсы. Видно, возможность погибнуть в любую секунду от клыков нечисти изменила вкусы и накрепко соединила темы любви и смерти. Ну и решил я спеть, подмигнув сидящей за фортепиано краснощекой веснушчатой девчушке лет шестнадцати в миленьком шерстяном платьице с рукавами-фонариками. Откашлялся, чтобы добиться молчания, и объявил:

— Я спою вам знаменитую «Лиссандру» Леонидова, музыка, кажется, народная.

Солнце только зашло-о-о, а заря все пылала,

Весь завернутый в че-о-орное, он подоше-ол!

И она та-а-ак рыдала, так го-о-о-рько рыдала,

Принеся на свиданье оси-и-иновый кол!

Лихая такая песня про любовь вампира и охотницы… Вся молодежь ее распевает, так что я не удивился, когда после первого куплета мелодию подхватили несколько женских голосов, даже не слишком неприятных. Безвкусица, конечно, ужасная.

— Еще, Петр Андреевич, еще! — Вокруг фортепиано уже столпились дамы, их обступили кавалеры, мой аккомпаниатор, или даже концертмейстер, раскраснелась и похорошела. Я наклонился к девчушке, негромко напел мотивчик, так что веснушки на ее лице стали вообще незаметны, и затянул одну из любимых — старинную песню про чубчик моего тезки Петра Лещенко.

А что Сибирь? А я Сибири не боюся!

Сибирь ведь тоже Русская земля!

Так вейся, вейся, чубчик кучерявый.

Развевайся, чубчик, по ветру!

Обожаю. Там первые слова произносятся в такой разговорной манере — не поймешь сразу, что это песня. Понимание приходит где-то на словах «тоже Русская земля», а потом идет такой напор, что сердце вздрагивает.

— Это точно про вас, Петр Андреевич. — Пробившийся к фортепиано Иван Сергеевич и на балу не расстался со своим полицейским мундиром, только на правом плече у него блестел аксельбант, а на руки были надеты белоснежные перчатки. — Не боитесь, значит, Сибири? Вижу, вижу. Тогда я вас своей дочери представлю, раз такой храбрый, идемте же, идемте. — Под вполне искренний ропот барышень и дам, что пристав отбирает у них такого певца, Иван Сергеевич подхватил меня под локоть и потащил через весь зал.

— Что ж вы свой «поплавок» не нацепили, Петр Андреевич? — Пристав рассматривал меня довольно придирчиво, как будто сомневался, стоит меня представлять своей дочке или нет.