Мед оказался действительно замечательный. Черный, густой, с легкими каштановыми лессировками, тронешь ложкой – собирается в нежные, постоянно меняющие направление упругие складки, как на тренированном животе танцовщиц белли-дэнса.

– Хороший мед определить очень просто! – заявил Андреас, облизывая ложку.

– Просвети, – говорю. – Давно интересуюсь.

– Хороший мед или нет, видно по глазам пчеловода, который его делал, – сказал Андреас. – Если это хороший человек, то и пчеловод он отличный. Мед у него будет кристально чистый! Главное в этом деле что? Чтобы пчелы тебя любили, ну и не подмешивать всякую дрянь в продукт.

– А что ты будешь делать с такой прорвой меда? Ведь не съесть одному, – спросила я.

– Торговать буду, – важно ответил Андреас. – Решил заняться бизнесом. Расклад такой – мне его прислали по 6,5 евро за кило, так? Я его предложу по…

– По 10? – подсказала я.

– Ты что! – обиделся Андреас. – За кого ты меня принимаешь? Откуда у тебя такие адские наценки в голове?

– Да все так делают.

– Все делают неправильно! Я буду продавать по старинке, как делали люди, разбирающиеся в деле. Главное в торговле что?

– Прибыль? – осторожно предположила я.

– Опять неверно, – огорчился Андреас. – Главное – это сбыть товар. Чтобы ушел весь, до капельки. Цена не так важна, важно порадовать клиента.

– Хорошо, – говорю, – мне килограмм. Сколько с меня?

– Ничего. Ты что, с ума сошла? Кто я такой, по-твоему?

– Знаешь, Андрюша, – говорю, целуя его, – мне кажется, ты очень хороший пчеловод.

Доминика родом со Скопелоса, островитянка. Любит сырую рыбу, одним безошибочным шниферским движением вскрывает тяжелые, как дверцы сейфа, створки ракушек.

Может проводить у моря часы, дни. Сидит одна, смотрит на волны, долго – пока не синхронизирует свое дыхание с их ритмом. Идет купаться – словно погружается в родную амниотическую жидкость.

Вышла замуж за парня из своей деревни, счастливо, только с детьми не складывалось. Три беременности подряд закончились выкидышами. Вся семья на ушах, а Доминика морозится. Лицо спокойное, даже равнодушное, как будто все равно.

– И ни слезинки! – осуждали ее между собой свекры.

Наконец выносила, родила. Выронила, как сказала свекровь, на седьмом месяце. Дочка была слабая. Выхаживали в кювезе, ждали, пока дозреет до 2 килограммов. Тут даже муж, который до этого стойко держал сторону жены, не выдержал, возмутился:

– Почему ты не ходишь в реанимацию к ребенку?

– Там и без меня народу много. – Доминика отвернулась лицом к стене. Наконец приехали домой.

– Так и не возьмешь на руки? – возмутилась свекровь. – Как собираешься ребенка растить, русалка? – И ушла, хлопнув дверью.

Доминика осталась с дочкой наедине. Достала из шкафа подготовленные, наглаженные розовые пеленки. Наклонилась, заглянула в блестящие черные глазки, усмехнулась.

– Креветка!

Взяла стул, присела у колыбели. Девочка пошевелилась, захныкала. Доминика встрепенулась, приставила сложенную раковиной ладонь ко рту и погудела внутрь – туу-туу. Тихонько, как гудит море, когда в нем плещутся русалки.

В Пирее есть заведение под названием «Анифори». Там два раза в неделю исполняют греческий городской романс – ребетико. Ритм и музыка специфические, с ощутимым уклоном в Восток, а вот сюжеты песен большей частью интернациональные, основанные на главных модификаторах реальности – страдании и алкоголе.

Команда сильно пожилая, поэтому налицо контраст внешности с воспроизводимым содержимым.

Эфи, старушка – руки на животе, завернутая в шаль, с подбородком, разделенным на пышные слои, поет о неразделенной любви. Умиротворенно, будто сказку на ночь внуку рассказывает. Зорбас, солидный господин со строгим профилем, с неопределенной интонацией жалуется на судьбу, не давшую ему досмолить сигаретку с гашишем и направившую прямо в руки мусоров. Но! Удовольствие от музыки достоверное, бодрящее и ощутимое, как действие настоящего шампанского или отлаженно функционирующих гормонов.

– Зорбас работал со мной в банке, – говорит подруга. – Коллега!

– Ничего себе, – удивляюсь. – А я думала, что он профессионал. Ведь как играет, как играет. Как бог.

– И все-таки ты права, – усмехается подруга. – Потому что любителем Зорбас был в банке!

Итальянка Сильвия вышла сюда замуж смолоду. Муж грек, Антонис. Такой нетипично высокий, метр девяносто. При этом экстремально богатый: три магазина, пять домов. Сильвия и сама себя не на помойке нашла – метр восемьдесят пять, 42-й размер обуви, Ума Турман Средиземноморья. Бесприданница разве что, из семьи в живых только папа. И главное, сразу же все пошло как по маслу. Невеста отлично вписалась в семью – и мама Антониса ее приняла, и старенькая бабушка, и даже нелюдимая сестра. А все почему? Да потому что не самотек. Сильвия добросовестно отработала вопрос. Проинвестировала в нижнее белье. Советовалась, узнавала: приметы, фольклор, традиции. Помолвочное кольцо перед знакомством с бабушкой стянула с пальца – якобы ничего не решено без благословения матриарха – божьего одуванчика. Напрягалась за семейным столом: ела до отрыжки, до слез, – чтобы родительский комитет сделал правильные выводы на тему ее сексуального аппетита и выдал допуск к брачному ложу. Примета! Антонис одобрительно поблескивал стеклами в модной оправе, наблюдая, как ровно она берет барьеры. После свадьбы жизнь втопила с места, как гоночный болид. Лето за летом были заняты поездками в свой дом на остров или так, по Европе. Лестничный пролет на второй этаж залепили картинами, привезенными из-за границы в качестве сувениров. Весь. Мухе негде сесть.

В Сильвии один за другим, как почки по весне, вскрывались домоводческие таланты. В гостиной повесила по-настоящему дорогие полотна в серьезных рамах. Задраила окна жирными складками тяжелых парчовых портьер. Столовый гарнитур выписала из Рима, последний писк – назывался «хрустальный». Без памяти метала на стол фирменные пиццы, пасту и тирамису. Зимой преподавала итальянский, но так, без фанатизма, вполноги. Смысл работы был в том, чтобы объезжать «смарт», одеваться, краситься, освежаться новыми сапогами и сумками – нельзя в одном и том же на работу. Антонис без звука вписывался в новости прет-а-порте, а иногда – нечасто, редко, но тем не менее – даже от-кутюр.

И вдруг стоп! Экзистенциальная остановка. Скончался папа Сильвии. Сильвия съездила домой, отплакала, притормозила рутину, оглянулась по сторонам. И – о Дио! 40 лет. Детей нет, не получилось. Антонис – супермуж, но это еще как посмотреть. Придраться к нему, конечно, сложно. День рождения, Валентинов день, Рождество – Антонис как часы. Финансовые транши, цветы, подарок в фирменном пакете рядом с подушкой. Валентино, Карен Миллен.