Но неплохо бы добавить и коитус, размышляла Сильвия, перебирая шкаф. Сильвия тогда не притворялась за столом – у нее и вправду к жизни был отличный аппетит. Антонис же за все двадцать лет брака ни разу сам не снял с нее трусы.

– Почему ты такой холодный, – изнывала она на элитном текстиле «Зара-хоум». – Хватит тратить суммы на цветы, аморе. Иди погладь мою розу. А то она завянет без внимания, манаджья!

Антонис застенчиво сверкал стеклами очков.

– Рано вставать. Переел в ресторане. Завтра на велосипедах собирались, ты что, не помнишь?

О нет. Сильвия не собиралась пускать ситуацию на самотек. Запустила конвейер домашних средств: семейный психотерапевт, театральный кружок, леопардовый брючный костюм. Антонис положительной динамики не выдал, очки лоснились скучно. Только, кажется, театральный кружок полюбился ему.

Сильвия плюнула и развелась. Соседи прилипли к окнам, глядя, как темпераментная итальянка вывозит из дома километры штор, «хрустальный» гарнитур и коробки с сапогами под тремоло ругательств.

На воле Сильвия опытным путем выяснила, что порядочных мужчин, кроме Антониса, больше нет. Черт знает что, не сохранились. Вымерли. Кроме того, оказалось, что внятный секс по-прежнему в страшном дефиците, роза в одиночестве, а жить, между тем, стало не на что. Сильвия переговорила с Антонисом, и он, добрый муж, принял блудную дочь домой.

После примирения прошло всего ничего, но прежней жизни уже не было. Сильвия продолжала искать истину и нашла ее, как иногда бывает, в мужнином телефоне. И, о Дио! Нет, дело было не в том, что у него другая женщина. У Антониса был мужчина! Сильвия изучила его ноут, обзвонила общих друзей, и до нее дошло: Антонис – гомосексуалист. С самой юности. Вся их жизнь пронеслась у нее перед глазами в совершенно ином свете.

– Так вот почему меня сразу приняла твоя деспотичная мать! Теперь я понимаю, почему нас благословила полоумная бабка! А-а-а, поэтому твоя мизантропка-сестрица, которая ненавидит людей, регулярно приглашает меня на кофе? И вот почему тебе так понравился театральный кружок, проклятый лицемер! Я этого так не оставлю! Я пожалуюсь папе римскому! Я ему открою глаза! Интеграцию в общество они захотели! Пусть он знает, что вы, педерасты, сделали с моей жизнью! Думала, я – женщина, а оказалось, что витрина! Анафема вам, а не интеграция!

Сильвию успокаивало только одно: коробки с сапогами еще не распакованы. Но куда бежать?

Стекла очков Антониса, взвинченного нечаянным каминг-аутом, засияли слезливым блеском. Он заговорил. Впервые в жизни искренне. Сказал, что напрасно она так. Что он и вправду ее любил. За то, что она такая высокая и красивая. Признался шепотом, что всю жизнь мечтал быть ею. Покаялся на посошок в мелких грехах – в том, что носил ее лифчики и сапоги, воровал ее любимую помаду. И – съехал. Начал свою новую мужскую жизнь.

Сильвия подумала-подумала. Ну что теперь. Не пускать ведь дела на самотек. Надо заниматься домом. Покупать одежду, бензин – чтобы ездить на работу. Антонис оставил ей жилье, но алименты не платит – теперь он сам жена. Сильвия позвала к себе в компаньоны своего ученика Маркуса. У них много общего: Маркус тоже гомосексуалист, тоже недавно расстался.

Сильвия мечет на общий стол пиццы, пасты, тирамису, гладит постельное белье в цветочек. Он платит за дом и за продукты, дарит на праздники хорошие подарки.

– Времена сейчас другие. Странные. О гомосексуалистах теперь заботится папа, – рассуждает сама с собой Сильвия, разбирая Маркусовы рубашки. – А кто позаботится о разведенной женщине? Разве что гей. Круг замкнулся. Зато ничто не пущено на самотек, аморе.

Дядя Сулис в молодости был жиган. В его спальне (с женой он спит раздельно) напротив кровати висят две большие фотографии в рамках. На одной – молодой парень с модными усиками, аккуратно разложенными, как у кота, волосок к волоску, в костюме-тройке – это сам Сулис. На другой – женщина с благочестивыми морщинами на напряженном лице, голова прикрыта платком – мама Сулиса. До 35 он жил беспокойной холостой жизнью, а потом решил остепениться. Засбоило дыхание от перегара бессонных ночей и алчности временных подружек. Пришла пора гнездования и зимних квартир.

Свататься Сулис отправился в деревню (городские-то балованны). Там ему быстро состряпали знакомство. Невеста Тица освоила только девять классов. Из школы ушла – неинтересно. Зато она блестяще мыла посуду в тазике. Летом только холодной водой. Не из экономии даже, атак. Чтобы показать класс. Пекла пышные двухэтажные пироги с начинкой из каши – местный специалитет. Варила такое вкусное варенье из инжира с миндалем, что домашние его называли «утоли моя печали». Снимала сглаз и отлично справлялась с соусом с мучной подболткой, секрет приготовления которого в деревне хранили свято, будто это вересковый мед.

Само собой, вначале было нелегко. Сулис – городской, любитель пожеребцевать. Да еще и с принципами, как говорят врачи, неизвестной этиологии. Например, за всю совместную жизнь ни разу не поцеловал жену. У Тицы же прочная, как бетон, буколическая мораль, помноженная на нерастраченный темперамент. Но как-то оба набрались терпения. Размазали страсти по суточному циклу жизни. Самореализовались в привычках.

Сулис, выпив с утра кофе, идет на променад, а потом в кафе – говорить о политике. Тица функционирует между домом и церковью. Это с работы кажется, что если сидишь дома, то у тебя нет дедлайнов. А разболится поясница, не дай бог? И на дворе, как на грех, ноябрь месяц, самый щедрый на хлопоты: помыть висюльки на люстре, перебрать и перемыть бокалы в серванте. Расстелить ковры. Перестирать и накрахмалить вязаные салфетки. Напечь заранее сладостей для рождественских гостей и выложить их в глубокие фаянсовые миски в гостиной. Стресс поболее, чем у бухгалтера от квартального отчета.

– Но неужели тебе не хотелось ласки от мужа? Хоть иногда? Ведь тяжело без нежности всю жизнь, – как-то спросила ее их единственная дочь.

Тица как раз сворачивала в аккуратные треугольнички полиэтиленовые пакеты. Услышав вопрос, встрепенулась, отложила работу в сторону:

– Ой как хотелось! Особенно по молодости. Особенно когда Сулис за мной ухаживал. Ведь ни одного поцелуя! Я прямо с ума сходила. Потом узнала кое-что про него и успокоилась. Ну и ладно, думаю.

– Что именно узнала?

– А он и маму свою ни разу не поцеловал! Так мне-то на что жаловаться?

Так и живут. Дядя Сулис обихожен. Сыт, умыт, обшит, как игрушка. Тица тоже не выглядит расстроенной. С годами, кстати, она стала сильно смахивать на женский портрет в спальне Сулиса. За исключением платка – так сейчас не носят.

Что отличает жизнь в Г реции, так это масштаб местных происшествий, а также способ их преодоления.

Василики потеряла ключи от машины.