— Я скажу. Однако после вчерашних ужасных событий я поклялся спасением души никогда не открывать ничего касательно одного аспекта всего этого дела. Все остальное доктор Дарвин уже сказал за меня. Я хотел доказать свой ум, удачно одурачив весь мир. Сами видите — у меня были возможности это сделать: метод собственного моего изобретения, способный лишить сил взрослого мужчину. Причем безвредный.

— Для здорового человека, — возразил Дарвин. — Но для человека с больным сердцем, как незадачливый вор…

— Я знаю это теперь — слишком поздно. — Кросс потер острый подбородок. — Я-то считал, что моя мистификация совершенно безобидна. Я бы одурачил весь этот гигантский город Сердцем Ахурамазды и демонстрацией могущества камня. А потом Дариуш Шарани исчез бы навсегда. Я вовсе не собирался хвастать успехом и признаваться в розыгрыше. Каким же я был глупцом!

— И вы брали у всех этих людей деньги, — заметила Флоренс Траструм.

Кросс кивнул.

— Брал. Но без единой мысли о личной выгоде. Доходы с выставки составляли совсем небольшую сумму, гораздо меньше той, во что мне это все обошлось, да и зрители разочарованными не уходили. Моя семья хорошо обеспечена. Не подведи погода, я бы уже сейчас находился на дороге домой, в Соммерсет. Я собирался сказать вам с мистером Фолкнером, что устал от жизни в Лондоне и предпочитаю покой Квантокских холмов.

— Было бы жаль, — тихонько промолвила Флоренс.

— Но граф Марбери! — впервые вмешался в разговор Джозеф Фолкнер, сидевший в самом конце стола. — И прочие, парализованные вашим «демоном»! С ними-то как? Ваше самозванство, даже переодевание в Дариуша Шарани — все это я еще понять могу. В конце концов, в декоративных костюмах и накладных бородах нет ничего нового. Но вы не сказали ничего, что пролило бы свет на подлинную загадку: как граф согласился вам подыгрывать? И почему тот человек вчера умер, едва дотронувшись до Сердца Ахурамазды? Вот что нам важно услышать.

Ричард Кросс опустил взгляд на скатерть и покачал головой.

— Я дал себе слово, что никогда не стану об этом рассказывать. И если смогу забыть об этом, то постараюсь забыть.

— Тогда мы зовем судью, и будь оно все проклято! — Фолкнер ударил кулаком по столу. — Вы не сказали самого главного — без него и остальное ничего не объясняет.

Кросс не поднял глаз.

— Да будет так, — пробормотал он наконец. — Да будет так.

Дарвин поднял измазанную в свином жире руку.

— Одну минутку, Джозеф. Погодите одну лишь минутку, прежде чем спешить навстречу медвежьим объятиям официального закона и правосудия. Мистер Кросс, я не призываю вас поступать против совести — всего-навсего прошу пойти со мной и послушать, что я скажу. Полковник Поул и мистер Фолкнер отправятся вместе с нами при условии, что пообещают молчать о том, что услышат.

— Вы мой гость, Эразм, а сами заставляете меня — в моем же собственном доме! — клясться в молчании! — Однако Фолкнер уже поднялся из-за стола и первым направился к двери. От порога он обернулся. — Флоренс, самая подходящая погода для горячего шоколада. Будь добра, распорядись и принеси нам, хорошо? — Он глянул на Дарвина и добавил: — Причем побольше.

В отделанном деревянными панелями кабинете было нетоплено, окна изнутри покрылись ледяными узорами. Фолкнер поежился, показал гостям на кресла, а сам уселся на мягкий диван.

— Не растопить ли камин, Эразм?

— Не думаю. Это ненадолго. Фолкнер потер руки.

— Тогда говорите скорей, пока мы все тут не окоченели.

— Не стану мешкать. — Дарвин повернулся к Ричарду Кроссу. — Начну с заявления, которое может считаться скорее личным мнением, чем неопровержимым фактом. Мало что в современной натурфилософии возбуждает в людях пытливых и любознательных такой интерес, как эксперименты ван Мушенбрука из Лейдена[17], фон Клейста из Померании[18], Бенджамина Франклина из Филадельфии[19]и нашего соотечественника Джесса Рамсдена.[20]Вы согласны?

— Вы все знаете! — Лицо Кросса стало еще бледнее, черные глаза расширились.

— Отнюдь. Знаю мало, хотя о многом догадываюсь. Однако позвольте рассказать вам одну вымышленную историю. Представим себе молодого человека, наделенного пылким и лихорадочным воображением и подлинным талантом исследователя. И вот он узнает об упомянутых мной открытиях. Явление электричества буквально завораживает его. Он читает великий труд мистера Франклина «Эксперименты и наблюдения», читает энциклопедическую «Историю электричества» мистера Джозефа Пристли. И, выражаясь в соответствующих терминах, его собственное воображение мгновенно начинает искриться. Он приступает к экспериментам — втайне, поскольку не уверен еще, куда заведет его эта прихоть.

— Доктор Дарвин, вы просто колдун! Откуда вы все это знаете?

— Он прав, Эразм, — поддержал Кросса полковник Поул. — Откуда вы, черт возьми, все это знаете?

— Я ничего не знаю доподлинно. Но произошедшие в этом доме события дают вполне достаточные резоны для подобного вывода. Взгляните. — Доктор наклонился к столу, взял янтарное пресс-папье и, энергично потерев его о свой груботканый сюртук, поднес к висящей на ручке кресла меховой шапке Джозефа Фолкнера. — Глядите, как шевелится мех, как волоски разлепляются, словно отстраняясь друг от друга. Это древнейший электрический эффект, известный еще древним грекам — собственно, само слово «электричество» происходит от их названия янтаря. Когда я услышал, что Флоренс Траструм говорила, будто кожей ощущает какое-то странное чувство, а волоски на руках и ногах у нее словно взъерошиваются, мысли мои невольно обратились к лейденским банкам и электрическому искрообразованию. Однако я отмел эту мысль как совершенно неуместную и далее на эту тему не думал. Затем вчера вечером я увидел подземелье, где находился, пусть и разломанный, apparati какого-то увлекающегося электричеством экспериментатора: медная проволока, железные прутья и свинцовые пластины. И все же я не провел никакой связи! Лишь сегодня, когда торговец сообщил, что товары поставляли в этот самый дом, мой мозг наконец осуществил необходимый синтез. Я вспомнил, как пахло в выставочном зале во время моего первого визита туда — в воздухе еще висел запах электрического разряда. Кроме того, я никак не мог найти рациональное объяснение неудачи ищеек — а точнее, по справедливости сказать, их успеха. Но кто бы подумал, что Дариуш Шарани вчера находился среди нас?