Лестница была удобная: пологая, с широкими ступенями. Соль и сырость давно облупили краску, заменили ее ржавчиной, но, если крепко держаться за перила и считать марши, все будет хорошо. Мне кажется, или я стала видеть в темноте? Не так давно ничего бы не различала впереди, кроме сплошной тьмы. А сейчас вижу черную воду, чуть более светлую гальку на берегу. Все же я отпустила перила, только ступив на сырой песок. Шагов через десять начнется полоса гальки, а там рукой подать до цели. Недалеко от уреза воды торчит груда обломков толстенного бетона, поросшая редким кустарником. Прошлым летом мы выбрались сюда всей толпой – и с Максом, конечно. Он упоенно лаял на ящериц, гревшихся на бетоне, а они бросались врассыпную, исчезая в щелях. Вот тогда я и заметила, что в расщелину, доходящую до самой земли, еле видную в серебристой листве низкого кустарника, можно просунуть руку. Катька запихнула туда свою Барби, а потом не могла ее достать и принялась реветь. И Генка, всегда решавший все Катькины проблемы, ничего не мог сделать, потому что его рука туда не пролезала. А вот моя – пролезла, и я кончиками пальцев подцепила Катькино лупоглазое сокровище. И заодно обнаружила, что в расщелине сухо и видно ее только с определенной точки.

Сюда, в эту расщелину, я и решила спрятать пистолет.

От сырости, холода и страха знобило. Казалось, что кто-то смотрит на меня тяжелым немигающим взглядом, отслеживает каждое мое движение, зная его наперед. Не этот ли взгляд заставлял меня ссутулиться, надвинув на лицо капюшон ветровки, держать руки в карманах? Хотелось свернуться в клубок, стать маленькой и незаметной, оказаться как можно дальше отсюда.

Когда я убила Гургена, то хотела только испугать собаку. Я понятия не имела, что способна извергать пламя. А сейчас хладнокровно убила троих, зная, что убиваю людей – пусть оборотней, но людей.

Стали убитые собаки человеческими трупами или еще нет? Если кто-то их найдет до того, как завершится превращение, то…

То ему никто не поверит. В гомонящей наверху толпе нет ни одного трезвого человека. Если он сразу не свалится в обморок, не успеет сфотографировать человеко-пса на мобильник…

Не думай о том, чего не можешь изменить. Помни: тебя там не было. Единственное, что может связать тебя с трупами, – пистолет. Любая экспертиза подтвердит, что пули выпущены из него.

Я оступилась на сырой гальке, подвернула ногу и зашипела от боли в лодыжке. Шум толпы и музыка сливались в далекий нестройный гул. В полночь будет фейерверк, а потом все начнут разбредаться по домам… Через полкилометра еще одна лестница наверх, нужно успеть туда, чтобы смешаться с толпой идущих с гулянья.

Бесформенная груда бетонных обломков была темнее моря. Я долго елозила руками по жухлой траве, пока нашарила узкую расщелину. Замок сумки негромко щелкнул, из ее темного нутра кисло пахнуло сгоревшим порохом – тревогой и бедой. Сверток глухо стукнул, словно брошенная в неполную копилку монета, – и тут небо разорвал такой ослепительный свет, что я инстинктивно упала ничком, вжалась в холодную гальку, прикрывая голову руками.

Словно кто-то громадный нажал на выключатель, и в темной промозглой ночи стало светло. С обрыва по морю и небу лупили мощные прожекторы. Край обрыва был оцеплен вспышками ярко-оранжевого пламени, будто по нему протянули гигантскую елочную гирлянду и ее лампочки беспорядочно вспыхивали, разрывая темноту. Груда бетона, за которой я притулилась, извергала такое же оранжевое пламя, только вспышки были чаще и мельче. А навстречу этим вспышкам выходили из воды, бежали по берегу согнутые черные тени. Лучи прожекторов, скрещиваясь в темноте, выхватывали в море черные громоздкие силуэты. Взлетали и рушились фонтаны воды, тени падали, поднимались, снова бежали, огрызаясь вспышками оранжевого огня.

Внезапно я поняла, что вокруг слишком тихо. Шелестел прибой, издали доносилась музыка. В этой маленькой бухточке кипела вода, разлеталась галька, но все беззвучно. В небе одна за другой повисли несколько осветительных ракет, и в их мертвом сиянии стало видно, что берег покрыт темными холмиками, а бегущих теней почти нет. Взлетела зеленая ракета, грохнул залп, и в небе вспыхнули красно-золотые гроздья – вспыхнули и рассыпались огненным дождем. Начался фейерверк.

Мои глаза, истерзанные чередованием слепящих вспышек и темноты, все же уловили тень, ползущую в прибое. Я словно увидела себя на берегу у Русалкина камня – и поползла навстречу. Надо мной почти параллельно береговой линии летели оранжевые вспышки, и я отстраненно подумала, что это из той самой груды бетона, за которой я все время пряталась, значит…

Значит – что? Мысль мелькнула и исчезла. Сейчас почему-то самым главным было добраться туда, где шевелилась тень. Нет, она уже не шевелилась – лежала, скорчившись, в пене прибоя. Я поползла быстрее – и в очередной вспышке света увидела мокрый черный бушлат, бескозырку и уставившийся на меня пустым глазом дула автомат ППШ. Уже начиная понимать, в чем дело, схватила лежащего за плечо – рука провалилась в пустоту, сжавшись в кулак. И вороненый ствол автомата, блестящий в луче прожектора, тоже был неосязаем, мои пальцы проходили сквозь него.

Мир вокруг сошел с ума. Я плеснула себе в лицо горсть морской воды, чтобы хоть немного прийти в себя, – и все погасло. Я лежала на мокрой гальке в темной осенней ночи. Грохнул еще один залп, в небо взвились огненные шары и разорвались россыпью медленно гаснущих звезд. Отведенное мне время истекало. Я с трудом поднялась на ноги и побежала по берегу в сторону центрального городского пляжа, на ходу сдирая перчатки и запихивая их в сумку. Ее потом придется выкинуть, но сначала надо успеть.

Все-таки я смогла, хотя по лестнице пришлось бежать через две ступеньки. Отряхнула джинсы, протерла руки и лицо влажной салфеткой. Перепачканную ветровку сложила подкладкой вверх и засунула между ручками сумки. Достала банку коктейля, воткнула в уши плеер и побрела домой. Вскоре меня стали обгонять такие же усталые от праздника горожане.

Только наверняка никто из них не убегал от рычащей смерти и не убил троих… людей, не обманывай себя, людей.

Я вспомнила собачью лапу, которая заканчивалась человеческой кистью, остановившийся взгляд серых человеческих глаз на собачьей морде – и почувствовала, что коктейль комом встал у меня в горле. Захотелось тут же выбросить банку, не насиловать себя, давясь сладкой газировкой с привкусом спирта, но это нарушало диспозицию. Сегодня здесь был весь город – кроме неходячих больных и грудных младенцев. Коктейль и плеер отгораживали меня от знакомых, показывали: не суйтесь, мне ха-ра-шо! Еще бы темные очки, но во втором часу ночи они смотрелись бы странно…

Тут до сознания дошло то, что звучало в наушниках:

Я нажала на паузу. Кто-то ответил на вопрос, который я не задавала – нет, боялась задать. Странно, но мне полегчало, словно с плеч свалилась бо́льшая часть ноши, что гнула меня к земле, не давала о себе забыть.