Пошарив по плейлисту, я нашла современную аранжировку Баха и стала думать под прелюдию ре минор.

Что было потом, на пляже, под обрывом? С той же четкостью, как трупы оборотней, мне вспомнился тот, кого я толком и не разглядела в слепящих вспышках прожекторов, тот, кто так и не выполз из моря. Я прикрыла глаза, и в темноте под веками опять возникли мокрый черный верх бескозырки, рукав флотского бушлата и автомат ППШ – уж его-то силуэт, знакомый по хронике и бесчисленным памятникам, не узнать невозможно. Ответ напрашивался сам собой. Я своими глазами увидела высадку десанта, годовщина которой стала поводом расслабиться и гульнуть на всю катушку. Итак, я могу перемещаться во времени? Или в этот день на минутку отдергивается занавес – просто надо оказаться в нужное время в нужном месте, как всегда в этом мире? «Я увидела», или «мне показали»? Почему-то думалось, что вернее последнее. И показали не просто так. Кто-то чего-то от меня хотел. Кажется, это был он – тот, который полз из моря, не выпуская автомат, и остался там, уткнувшись лицом в прибрежную гальку.

Дом встретил меня сонной тишиной. Хотя бы здесь все было привычно и реально: пыльные Дашкины кроссовки в углу, поводок на вешалке, файлик с квитанциями за коммуналку, приколотый к стене под счетчиком. Я заперла за собой дверь, и показалось, что обшарпанная снаружи и обитая потрескавшимся дерматином изнутри деревяшка закрыла меня от безумного мира, где осталось все, что случилось ночью. Я вернулась домой, к детям. Я осталась жива. Ради этого мне пришлось убить троих: людей или оборотней, не все ли равно.

Серые человеческие глаза на собачьей морде. Вожак, ползущий навстречу черному дулу пистолета, волоча задние ноги, захлебываясь кровавой пеной и ненавистью. Да было ли это на самом деле? У меня подкосились ноги, и я почти упала на ящик для обуви. Только сейчас стало ясно, что осталось позади и чего я избежала. Если бы хоть одна деталь пазла не легла на свое место, все было бы иначе. Заполненный Валеркой протокол вскрытия: «причина смерти – многочисленные укушенные раны»… Потом статья в городской газете, полная гражданского пафоса: доколе, о граждане, мы будем терпеть засилье бродячих собак? Отписка из городской администрации… Похороны за счет профсоюза… Катька, Дашка. Я спасала не только себя – их тоже.

Я уже привыкла не смотреть в зеркала. Не видеть в них себя или видеть вместо своего лица лисью морду было одинаково страшно. Но я устала бояться.

Я взглянула в зеркало так, как смотрела, чтобы увидеть оборотня, – сквозь пальцы – и подавилась собственным криком. В зеркале отразилось лицо, но оно не было моим. И слишком красивое для человеческого.

Из глубины зеркального стекла на меня смотрела красавица с гравюр Утамаро. Черное кимоно с рисунком из золотистых и алых кленовых листьев. Золотой парчовый пояс-оби, затканный волнистым узором. Блестящая, как черный лак, сложная прическа с гребнями и горизонтально торчащими шпильками. Фарфорово-белая безупречная кожа. Черные глаза, искрящиеся оживлением, умом – и, кажется, предвкушением радости. Словно знает, что ей вот-вот преподнесут великолепный подарок, о котором она мечтала очень давно. Уголки маленького яркого рта приподнимаются в улыбке, будто вспархивает бабочка. Она словно светилась изнутри от радостного нетерпения.

Ее рука держала сложенный веер и постукивала им по другой руке. Вдруг она раскрыла веер – я успела увидеть, что на нем изображена полная луна над равниной, – и на миг прикрыла им лицо.

Когда веер опустился, над воротом кимоно была лисья морда. Рыжая пушистая шерсть, желтые глаза и острые ушки так контрастировали с безупречной красавицей, что мое сердце пропустило один удар. Веер снова поднялся, закрыл лисью морду – и опустился. На меня опять смотрела красавица. Только теперь она прикрывала лицо веером до самых глаз – узких, раскосых, сияющих.

Почему-то казалось, что там, под веером, она смеется. Заливается торжествующим смехом.

– Ты кто? – спросила я так же, как спрашивал меня Гурген.

– Хино Изуми, – прозвучало в голове.

Ее голос звенел как колокольчик.

– Что тебе нужно?

Смех. Только смех.

Я убрала руку.

Она коротко поклонилась и исчезла.

Уснуть я так и не смогла. Ни горячий душ, ни две таблетки реланиума не помогли. Голова оставалась ясной. Стоило только закрыть глаза, как перед внутренним взором вновь мелькали кусты в темном парке, взлетающие в ночное небо фонтаны воды и лезвия прожекторов.

Я включила ноутбук, проверила почту – от Генки опять ничего – и набрала запрос в «Яндексе».

За окном уже серело, начинали перекликаться птицы, когда усталость взяла верх над возбуждением. Я несколько раз подряд сохранила созданный файл, свернулась клубком в постели и провалилась в сон. Все-таки реланиум надежный препарат, если бы еще не адреналиновая буря…

Меня отключило мягко и незаметно. Когда я проснулась, был белый день. За стеной девчонки вполголоса распекали Макса: наверняка он гавкнул и разбудил меня, вот его и отчитывают. Даже мои интонации копируют…

Вот, кажется, я и дожила до того, что мои дети обо мне заботятся.

– Люди-и-и-и! – закричала я. – Принесите чаю! И еще чего-нибудь!

За дверью послышался шум короткой схватки.

– Катька, отстань! Я сама! Иди поставь чайник!

На Дашкином лице отражались тревога и любопытство.

– Мам, ну что?

– Все хорошо. Никому об этом не рассказывай. Я поем и еще отдохну. Может, посплю. Ночь была тяжелая.

Покончив с чаем и бутербродами, я перечитала то, что натаскала из Интернета ночью.

Попытка высадить десант провалилась. Никто из тех, кто брел к берегу по грудь – по пояс – по колено в воде, кто бежал по галечному пляжу, паля из автомата в темноту, не остался в живых. Дот – это в его развалинах, оказывается, я спрятала пистолет – был поставлен как раз там, где надо. Его крупнокалиберные пулеметы садили почти параллельно береговой линии, не оставляя атакующим ни одного шанса. А сверху, с обрыва, по десантным баржам работали пушки, прикрывая аэродром и стоявшие на нем самолеты. Десант сбросили в море, и не все корабли смогли оторваться от преследования.

Кто был виноват в провале операции? Азартный командующий? Несработавшая разведка? Штабисты, которые отмахнулись от полученной информации?

Тем, кто растворился в морской воде, чьи черепа обкатывали придонные течения, было все равно. Шестьдесят лет спустя мне, наверное, тоже должно бы быть все равно, но почему-то не было. Мой собственный конец приближался, плыл ко мне на уродском трехмачтовом кораблике из ракушек, и до сих пор не получалось обломить хотя бы одну мачту. Времени оставалось меньше и меньше, а доделать надо было все, что откладывалось «на потом» всю жизнь.

У бабушки Стефы было два старших брата. Один пропал без вести во время керченской катастрофы. Второй погиб под Варшавой.