Наступала решительная минута – понял Богоявленский. Он оставался в кухне совсем один.

Поэт быстро открыл крышку заварного чайника, вытащил из кармана пробирку с собственноручно изготовленным зельем и моментально вылил его внутрь заварки. Он закрыл крышку – все было готово.

На минуту поколебался: куда бросить пустую пробирку? Может быть, в мусор? А если найдут? И что тогда подумают? Да и вдруг экспертиза? А тут и олигархиня возвращалась. Богоявленский быстренько сунул улику обратно в свой карман.

Дворецкий отнес в гостиную, смежную с кухней, самовар. Колонкова лично притащила на подносе заварной чайник и розетки. Хрустальные креманки с вареньем она поручила нести на другом подносе Богоявленскому. По пути из кухни, интимно снизив голос, приговаривала ему:

– Мне никто не верит, но я делаю варенье собственноручно. На моем участке, он здесь же, на Николиной Горе, и груша прекрасно родится, и слива, и вишня, не говоря уже о яблоках. Так что это все мое, сваренное вот этими ручками. Когда приедете ко мне, я покажу вам сад и дом.

Шествуя рядом с богачкой, Богоявленский подумал: «Ах, какое искушение! Она сама набивается. Если соблазнить ее – это кажется не слишком трудным – все мои проблемы будут решены, никогда ни в чем не буду иметь нужды и отказа. Но… Я ведь ее не люблю и не хочу. Достойно ли будет ее добиваться? Не похоже ли на проституцию – прямо-таки фу для русского поэта».

Снова все расселись, теперь в доме и узким кругом: в центре стола – именинник Грузинцев, по одну его руку падчерица Лиза-младшая, по другую – тещенька Елизавета Васильевна (или теперь для Богоявленского – тоже Лиза). Вернулась уложившая младших дочек жена Грузинцева, села напротив мужа.

Рядом с Колонковой поместилась Ольга Красная – как ни странно, она пребывала с олигархиней в самых приятельских отношениях. Плюгавого друга владетельной тещеньки (его, как оказалось, звали Игорь Борисович) оттерли на третий план, посадили рядом с Красной, которая его чуть ли не демонстративно игнорила. Напротив, через стол, украшенный старинным самоваром, уместились маленький толстенький важненький продюсер Илюша Петрункевич с женой Надей (на голову его выше) и Богоявленский с Кристиной: итого десятеро.

В дверях, не теряя бдительности и кося глазом в направлении стола, возвышался статный красавчик-дворецкий. Жена именинника сделала ему еле приметный знак. Тут же пара слуг шмыгнули на кухню и стали выносить уже порезанный торт (торжественно вывозили его, задували свечи и разделывали раньше, на улице, при всей толпе). Теперь каждому из оставшихся гостей полагалось на отдельной тарелке по изрядной порции.

Хозяева по каким-то причинам – возможно, из-за слишком сильной любви к оному? – алкоголь в частной жизни не жаловали. На столе не оказалось ни одной бутылки со спиртным: ничего на дижестив – ни коньяка, ни ликера, ни наливки. А Богоявленский после первого успеха, когда ему так ловко удалось вылить снотворное в заварку, не прочь был и выпить, снять напряжение. Но нет так нет.

Влада Грузинцева на правах номинальной хозяйки разлила всем чай. «Слава богу, я к этому напитку как бы совсем ни при чем, – мелькнуло у Богоявленского. – Да и кто вообще заметит тот глубокий сон, в который гости и хозяева в итоге погрузятся? Хотя было бы неплохо на всякий случай проследить в итоге, чтобы и чайник, и все чашки хорошо помыли. Прямо хоть сам их в посудомойку составляй». Пустая пробирка из-под снотворного ёрзала ему по сердцу. Поддельный перстень, напротив, заставлял предвкушать удачу. Точно такой же горел на пальце Грузинцева, сверкал, отражая люстру.

Поэт с напряженным вниманием ждал, как все воспримут разлитый по чашкам иван-чай. Хоть он и был уверен, что никакого вкуса никто не почувствует, все равно сердце заколотилось чаще.

А тут вдруг заголосил плюгавенький Игорь Борисович. Голос у него оказался красивым, бархатистым: глубокий баритон, чуть ли не бас. «Многая лета, многа-я лета, многая лееета!» – адресовался он к имениннику. Тот встал, поклонился певшему, потом всем гостям, отсалютовал им чаем. Сделал из чашки глоток, другой, третий…

И вдруг… Лицо Грузинцева исказилось. Глаза вылезли из орбит. На губах показалась пена. Он стал заваливаться – набок и вперед, на стол.

И в этот миг погас свет.

Кто-то из женщин завизжал. Кристинка схватила Богоявленского за руку. «Что происходит?» – раздался в темноте властный женский голос – кажется, Колонковой-старшей.

– Андрюша, Андрюшенька! – закричала в темноте супруга артиста. Видимо, она бросилась к нему вокруг стола. Загремел падающий стул, затем раздался мягкий шум упавшего тела.

Свет вдруг зажегся.

Происходящее являло собой сцену из «Ревизора», с самыми разными градациями удивления и ошеломления на лицах, – от дико выпученных глаз и раскрытого рта Нади, жены продюсера, до почти полного спокойствия Елизаветы Васильевны Колонковой. В ужасе замерла, схватившись обеими руками за рот, юная Лизочка. Маленький продюсер и плюгавый Игорь Борисович, как люди действия, вскочили и кинулись к упавшему.

И только артистки Ольги Красной за столом не оказалось. Куда делась она в столь пиковый момент? Куда и почему вдруг сбежала?

В ужасе вцепившаяся в Богоявленского Кристина начала плакать. Игорь Борисович, властно отодвинув от тела жену актера, пощупал пульс на его шее и стал делать потерпевшему непрямой массаж сердца.

Богоявленский пребывал в состоянии шока, в настоящем ужасе: неужели его легкое снотворное, да в микродозе, оказало такое воздействие? Но почему только лишь на актера? Неужто больше никто не пил этот иван-чай из заварного чайника? И еще он заметил вот что – самое важное!

Пушкинского перстня на указательном пальце актера, который горел там весь сегодняшний вечер, больше не было.

Это выглядело так, будто кто-то другой исполнил самое страшное и сокровенное желание поэта: отравить артиста и похитить кольцо. Или он сам, забывшись во сне или потеряв контроль над собой, сделал это. Богоявленский инстинктивно ощупал свои карманы: ложный перстень оставался там. И пустая склянка из-под снотворного – тоже.

Елизавета Васильевна подошла к внучке: «Пойдем, Лизочка, отсюда. Не надо тебе смотреть». Приобняла ее и повлекла к выходу из гостиной. Пытаясь раз за разом запустить сердце актера, Игорь Борисович наконец снова пощупал ему пульс на омертвелой шее, а затем еле заметно покачал головой. Влада, рыдавшая рядом, расплакалась еще сильнее.

– Надо вызвать «Скорую», – ни к кому не обращаясь, заявил «поклонник» Колонковой, – и полицию.

Богоявленский пришел в ужас. «Если в дело вмешается полиция, они обязательно проведут экспертизу того чая, найдут в нем мой ленозепам. И еще ведь последует обыск? Конечно, они должны провести досмотр. Обшарят всех. И вот – у меня в кармане перстень, точь-в-точь такой, как у покойного. А в другом кармане – пробирка со следами снотворного. Очень, очень подозрительно. Что же мне делать?»

Мысли его летели скачками. «Поддельную печатку, конечно, очень жалко, выбрасывать ее нельзя. А вот от склянки надо избавиться. Но как? Мы ведь тут на виду, как голенькие. И все теперь волей-неволей будут следить друг за дружкой».