Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тем не менее отец… выжил.
Я потом расскажу, почему это важно.
* * *
Я готовилась отойти ко сну, но, выйдя из ванной, обнаружила, что Сиэй сидит в комнате, поедает мой ужин и читает одну из книг, что я привезла из Дарра. Шут с ним, с ужином — пусть доедает. А вот книга — другое дело…
— А мне нравится, — сообщил Сиэй, неопределенно помахав рукой на манер приветствия.
Глаз от книги он не отрывал.
— Впервые читаю даррскую поэзию! Какая странная она, однако, — пообщавшись с тобой, я было решил, что вы, даррцы, прямодушны и прямолинейны. А тут сплошные недомолвки и экивоки. Написавший это, наверное, и думает обиняками.
Я присела на кровать и принялась расчесывать волосы.
— Вообще-то, вламываться в чужую комнату без приглашения и брать чужие вещи — невежливо.
Он не отложил книгу, но закрыл ее.
— Я тебя обидел.
На лице Сиэя изобразилась глубокая задумчивость:
— Как же так? Что я такого сделал?
— Эти стихи написал мой отец.
Задумчивость сменилась изумлением:
— Но ведь стихи прекрасны! А почему тебе не нравится, когда их читают другие?
— Потому что эта книга — моя.
Отец мертв уже более десяти лет — несчастный случай на охоте, как это по-мужски, умереть вот так… Но мне все равно больно вспоминать об этом. Я отложила щетку и мрачно уставилась на запутавшиеся в щетине темные волосы. Амнийские волосы, темные и кудрявые. И глаза у меня — амнийские. Иногда я думала: а ведь, наверное, отец считал меня уродиной. Многие даррцы так считали, кстати. А если он и вправду считал меня некрасивой, то из-за чего: из-за моих амнийских черт? Или из-за того, что их так мало? Что я не похожа на свою чистокровную амнийскую матушку?
Сиэй долго смотрел на меня.
— Извини, не хотел тебя обидеть.
И он поднялся и поставил книгу на место.
Что-то во мне расслабилось и перестало беспокоиться. Мне даже снова пришлось взяться за расческу, чтобы скрыть это.
— Странно, что тебе не все равно, — заметила я. — Смертные — они же то и дело умирают. Тебе, верно, надоели вежливые недомолвки вокруг темы смерти…
Сиэй улыбнулся:
— Моя мать тоже умерла.
Предательница, которая никого не предала. Странно, я как-то не думала, что она может кому-то приходиться матерью.
— А кроме того, ты пыталась убить Нахадота, чтобы меня защитить. К тебе я обязан быть более внимателен, чем к остальным.
И он невесомо перенесся на трюмо и бесцеремонно плюхнулся посреди моих кремов и лосьонов. Банки раскатились в стороны. Видимо, на них повышенное внимание не распространялось.
— Ну так чего же ты хочешь?
Он довольно ухмыльнулся:
— Ну как же! Ты ведь мне обрадовалась! А потом увидела, что я читаю, и расстроилась. Но сначала обрадовалась!
— А… Да.
— Ну так и что?
— Да я тут…
А что я тут? Какая глупость, в самом деле… У меня что, настоящих проблем нет? Так какое мне дело до давно умерших людей?
Сиэй выпрямился и скрестил ноги. Видимо, он намеревался ждать, пока я не соберусь с мыслями. Я вздохнула:
— Ну, я, на самом деле, подумала тут… А что ты знаешь о… о… о моей матери?
— О твоей матери? Не о Декарте? Не о Симине? Не о Реладе? И даже не о моей чудной семейке?
Он склонил голову к плечу, и зрачки его увеличились — вдвое, причем за время одного вдоха. Я изумленно распахнула глаза — такого мне видеть еще не приходилось.
— Как интересно… так почему же?
Я попыталась отыскать слова, чтобы объяснить:
— Ну… я сегодня видела Релада…
— Замечательная парочка, правда? Они с Симиной, я хочу сказать. Я такого тебе могу порассказать об их стычках, что…
— А я не хочу знать о них, — отрезала я.
Вообще-то, не стоило открыто показывать, что встреча с Реладом настолько меня встревожила. Я ожидала, что увижу ровню Симине, а встретилась — с кем? С обозленным на жизнь пьяницей. Неужели я стану таким же, как Релад, огрызком человека? Надо бежать, бежать из Неба…
Сиэй молчал — возможно, читая в моем лице, как в открытой книге. Так что меня нисколько не удивила холодная расчетливость в глубине его глаз. Наконец он с ленцой — и совсем недобро — улыбнулся.
— Ну ладно, — протянул он. — Расскажу, что смогу. А что ты мне дашь взамен?
— А что ты хочешь?
Улыбка изгладилась с его лица, и оно приобрело жутко серьезное выражение.
— Я уже сказал тебе. Я хочу с тобой спать.
Я вытаращилась — эт-то что еще такое?! Он быстро замотал головой:
— Да не в том смысле! Не как мужчина с женщиной! — Его аж перекосило от отвращения. — Я же ребенок! Ре-бе-нок! Ты что, не видишь?
— Никакой ты не ребенок.
— По божественным меркам я еще дитя. Нахадот родился прежде времени. Я, по сравнению с ним, да что я, — мы, все остальные его дети, просто сосунки!
И он завозился среди банок с кремом, подтянул колени к груди и обхватил их руками. Так он выглядел самым настоящим ребенком. Маленьким и уязвимым. Врешь, меня не проведешь такими трюками.
— Зачем тебе это?
Он тихонько вздохнул:
— Ты мне нравишься, Йейнэ. Просто нравишься, и все. А что, на все должна быть причина?
— Честно говоря, общаясь с тобой, я начинаю понимать, что да, должна быть.
Он скривился:
— Так вот, ее нет. Я же говорил тебе — я делаю, что хочу. Развлекаюсь, балуюсь — как ребенок, понимаешь? Нет никакой логики в моих поступках! Что бы ты там себе ни думала. Вот.
И он положил подбородок на колено и отвернулся с обиженным видом. Выглядело очень похоже на настоящий обиженный вид, кстати.
Я вздохнула и задумалась: а если согласиться, что из этого выйдет? Не попаду ли я в какую-нибудь расставленную Энефадэ ловушку? Или, того хуже, в западню, расставленную Арамери? Но потом до меня вдруг дошло: а ведь это неважно…
— Наверное, я должна чувствовать себя польщенной, — вздохнув, сказала я.
Сиэй просиял и сиганул на кровать. Откинул одеяло и приглашающе постучал по пустующей половине огромного ложа:
— А можно, я расчешу тебе волосы?
Я не сумела сдержать смех:
— Что за странная просьба?
— Ох, это все из-за бессмертия. Быть бессмертным — очень, очень скучно! Ты удивишься, насколько привлекательными могут показаться маленькие радости жизни, если живешь тысячи и тысячи лет на этом свете!