Я подошла к кровати, села и отдала ему расческу. Он чуть ли не замурлыкал от удовольствия, когда ухватился за нее. Но я не разжала пальцы.

Он ухмыльнулся:

— Ага. Похоже, с меня сейчас стребуют что-то в обмен на просьбу. Правильно?

— Нет. Но когда заключаешь сделку с божественным пронырой, нужно вести себя осмотрительнее. Например, потребовать, чтобы он выполнил свой уговор первым.

Он рассмеялся так, что отпустил расческу. Хохоча, он хлопал себя по коленям:

— Да с тобой не соскучишься! Из Арамери ты самая лучшая!

Это что же, он меня Арамери считает? Но…

— Даже лучше, чем моя мать? — спросила я.

Он резко посерьезнел, а потом подобрался поближе и оперся о мою спину.

— Ну… скажем, мне она скорее нравилась, чем не нравилась. Она не злоупотребляла властью, не гоняла туда-сюда приказами. Ну, если только было очень надо. А так — нет, не трогала. Вообще, умные Арамери так и поступают. Хотя, опять же, посмотреть на ту же Симину… Но в общем и в целом, умные люди считают излишним вступать в излишне тесные контакты с собственным оружием.

Не сказать, чтобы подобная характеристика матушкиного поведения пришлась мне по душе.

— А может, она из принципа так поступала? Смотри, сколько Арамери злоупотребляют своей властью! Это же отвратительно!

Он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой. Потом снова улегся, как ни в чем не бывало.

— Ну, может, и в этом была причина.

— Но ты так не считаешь?

— Ты хочешь узнать правду, Йейнэ? Или хочешь, чтобы тебя утешили? Нет, я не думаю, что она оставляла нас в покое из-за каких-то там моральных соображений и принципов. Я думаю, Киннет было просто-напросто не до нас. У нее других забот хватало. По глазам было видно. Твоя мать была… целеустремленной женщиной.

Я нахмурилась, вспоминая. Да, эту решимость в ее глазах я помнила. Мрачное такое, несдающееся упорство. И кое-что еще — в особенности если мать думала, что никто не видит. Алчность, например. И раскаяние.

Я пыталась представить себе, что она думает, когда смотрит на меня вот так — мрачно и словно что-то замышляя. Наверное, что-то вроде: «Я сделаю тебя оружием моей мести! Я отплачу им за все!» А ведь она даже лучше, чем я, знала, что мои шансы отомстить стремятся к нулю. Или такое: «Ну вот и мне представилась возможность создать мир — пусть это не целый мир, а мир лишь одного ребенка, но все же!» А теперь я пожила в Небе и посмотрела на Арамери, и новое понимание открылось мне. Возможно, мама думала: ты вырастешь — человеком. Обычным человеком, в здравом уме и твердой памяти. Не капризным безумцем.

Но если она выглядела так же здесь, в Небе, задолго до моего рождения, выходит, решимость в ее глазах не имела ко мне никакого отношения.

— Ее права ведь никто не оспаривал? — спросила я. — Мне кажется, кроме нее, никого и не провозглашали наследником…

— Нет. Никто не оспаривал. Все знали, что Киннет станет главой клана. Никто и помыслить иного не мог. До того самого дня, как она объявила об отречении.

Сиэй пожал плечами:

— И даже после того, как это случилось, Декарта все ждал, что она одумается. А потом все изменилось. Знаешь, словно воздух вкус поменял. Тогда стояло лето, жара была, но гнев Декарты леденил, как сталь на морозе.

— Тогда?.. Когда — тогда?

Сиэй некоторое время молчал. И тут я вдруг поняла — сейчас соврет. Ну или умолчит о чем-то важном. Не знаю, наверное, это интуиция мне подсказала.

С другой стороны, ну и что? Он же обманщик-проныра и к тому же бог, а самое главное, я принадлежу к семье, которая веками держала его в рабстве. Странно ждать от него абсолютного доверия. Надо довольствоваться тем, что есть.

— Тогда она приехала во дворец, — наконец проговорил Сиэй.

Он говорил медленнее, чем обычно, я чувствовала, как он осторожно подбирает слова.

— Со дня свадьбы с твоим отцом прошел год с небольшим. Декарта приказал, чтобы когда она приедет, вокруг ни души не было. Чтобы она могла сохранить лицо. И он сам, лично, вышел ей навстречу. Они говорили наедине, уж не знаю почему, и никто, никто не знает, что они тогда друг другу сказали. Зато все знали, чего он ждет от нее.

— Он думал, что она передумала и вернулась.

К счастью, она не передумала. А то как бы я появилась на свет?

Но зачем-то же она приезжала? Так зачем?

А вот это мне и предстоит узнать.

Я выдала Сиэю расческу. Он привстал на коленях и очень аккуратно провел ею по моим волосам.

* * *

Сиэй спал, растопырившись, причем разлегся так вольготно, что умудрился занять большую часть огромной кровати. Я-то думала, он свернется калачиком и прижмется ко мне, но ему, похоже, достаточно было касаться меня — хотя точнее было бы сказать, не касаться, а держаться: рука лежала у меня на животе, а нога — поверх моей ноги. Но пусть уж спит как спит. И даже сопит — а он сопел. Сопение и руки-ноги поперек кровати мне совсем не мешали. Мне мешал — опять — яркий дневной свет. Свет от перламутровых белесых стен.

И все-таки мне удалось задремать. Наверное, я слишком устала, чтобы маяться бессонницей. А потом я приоткрыла глаза и сквозь дымку полусна-полудремы увидела, что в комнате стемнело. Темно и темно, я привыкла, что ночью в комнате темно, — и, не сообразив, что к чему, провалилась обратно в сон. Но утром я что-то почувствовала. Как там Сиэй сказал? Воздух вкус поменял? Вкус, кстати, был мне почти незнаком. Но я опознала его — интуитивно. Как ребенок чувствует любовь, а зверь — страх. В воздухе застоялся вкус ревности. Ну что ж, ревность отца к сыну — вполне естественное явление…

Я повернулась на другой бок и увидела, что Сиэй уже не спит. А его зеленые глаза полны раскаяния. Не говоря ни слова, он поднялся, улыбнулся — и растаял в воздухе. И я поняла — он больше не будет спать у меня под боком.

Сиэй улетучился, и я решила не залеживаться в постели. Хорошо бы перед дневным заседанием Собрания отыскать Теврила… Нет, конечно, он заверил меня, что я свела знакомство со всеми важными тамошними персонами, — но мы же говорили о состязании наследников. А я надеялась, что, может, все же найдется кто-то, кто знает больше о матушке — в особенности о ночи ее отречения.

Но я свернула налево там, где должна была свернуть направо, и в лифте с уровнями промахнулась. И вместо кабинета Теврила оказалась у входа во дворец, лицом к тому самому двору, где началась самая несчастливая сага моей жизни.

И передо мной стоял Декарта.

* * *

В пять — или в шесть? — в общем, в раннем детстве я прилежно впитывала знания о мире, слушая речи наставников из ордена Итемпаса.

Они говорили: велика вселенная, и управляется она богами. И Блистательный Итемпас главенствует над ними. Велик мир, и управляется он Благородным Собранием под мудрым водительством рода Арамери. И Декарта, лорд Арамери, главенствует над ним.