Она попыталась думать о Юрвине, и ей удалось это даже лучше, чем она могла предположить. В течение дня они всегда были заняты работой. А в доме, кроме них, находились его мать и бабушка. Она любила те редкие вечера, когда они ходили куда-нибудь вдвоем, а потом возвращались домой, отдохнувшие и счастливые. Как все-таки редко это случалось. Ей нравилось идти рядом с мужем, держа его под руку. Он был вовсе не толстый мужчина, а большой и крепко сбитый. Рядом с Юрвином она всегда чувствовала себя женственной, мягкой и хрупкой, а еще — защищенной. Она старалась не предаваться таким размышлениям, но иногда так приятно было верить, что этот мужчина защитит ее от всех жизненных невзгод.

Иногда ей хотелось, чтобы он остановился в темноте и поцеловал ее. Она даже как-то раз, вскоре после свадьбы, сама это предложила. Юрвин почти смутился. Он не был романтиком. То, что происходило между мужем и женой, должно было происходить только в определенное время суток и только в их кровати. Он никогда не выражал это словами, вообще не говорил ни о чем интимном, но таково было его убеждение.

Они подошли к дому, и Марджед открыла ворота на подворье, чтобы графу Уиверну не пришлось ставить арфу на землю. Она вновь подумала, что он стоит сейчас рядом с ней, живой, тогда как от ее Юрвина ничего не осталось, кроме воспоминания. Марджед поспешила пройти по двору и открыть дверь в коридор, а затем на кухню. Дом был погружен в темноту. Свекровь и бабушка давно спали.

Марджед чувствовала себя очень одиноко рядом с ним, когда они шли по холмам. Одиночество совсем сдавило ей сердце, когда он последовал за ней на кухню и поставил арфу на место. Марджед не понимала, откуда эта боль, ведь совсем близко, в соседней комнате, были две женщины, которые могли бы услышать даже ее шепот.

Он выпрямился, при свете тлеющих угольков его лицо с точеными чертами выглядело еще строже. Они были одни, его больше не обременяла громоздкая арфа. Их разделяло всего три фута.

Марджед не могла отделаться от мысли, что за ее спиной стоит кровать. Она резко повернулась и направилась обратно в коридор. Она слышала, как несколько коров беспокойно зашелестели соломой.

В дверях он обернулся и посмотрел на нее. Было уже довольно темно, но они шли в темноте более получаса, и глаза успели привыкнуть.

Юрвин целовал ее только ночью, когда они ложились спать. И никогда не делал этого днем, если не считать нескольких поцелуев, подаренных ей во время ухаживания. Он целовал ее теплыми мягкими губами. Потом поворачивал на спину и приподнимал край ночной рубашки. Наваливался всей тяжестью, вторгаясь в ее тело, и на несколько молчаливых минут они сливались в одно целое. Оба при этом не испытывали особого волнения и восторгов. Обычная близость, какая бывает между мужем и женой. А потом он снова ее целовал, подсовывал руку ей под голову и извинялся. Всякий раз извинялся за то, что потревожил ее, когда она, наверное, устала.

Без него ее тело было таким пустым. Без него ее сердце было таким пустым. Вернувшись домой после вечеринки у друзей или соседей, они отправились бы вместе спать, ощущая тепло друг друга до самого утра.

Мужчина, стоявший в дверях, взял ее руки в свои, как уже сделал однажды. Но на этот раз, вместо того чтобы посмотреть на мозоли, он поднес каждую руку к губам и поцеловал ладони. Она почувствовала тепло его дыхания. Потом он сложил ее руки ладошка к ладошке и подержал так, словно для того, чтобы сохранить тепло своих поцелуев. Ей показалось, что он смотрит ей в глаза, но она не была уверена, потому что скудный свет был за его спиной.

— Спокойной ночи, Марджед, — произнес он очень тихо, почти шепотом.

Он ушел, а ее ладони так и остались прижатыми друг к другу, и, даже если бы не было так темно, из-за непролитых слез она все равно ничего бы не увидела.

«Спокойной ночи, Марджед».

Она поняла, что это единственные слова, которые были сказаны после того, как они покинули жилище Айанто Ричардса. Дом за ее спиной казался пустым, и она знала, что ее ждет холодная постель. Она тосковала по мужской ласке, по мужской любви. Но в ее душе смешались тоска по давно умершему мужу и тоска по человеку, который когда-то предал ее.

«Спокойной ночи, Герейнт». Из ее глаз брызнули слезы и потекли по щекам. «Будь ты проклят. Будь ты проклят».

У Герейнта появилась пусть и маленькая, но все же надежда. Он не стал прикидываться перед самим собой, что вчера на празднике миссис Хауэлл его встретили с распростертыми объятиями, но и открытого недовольства он тоже не увидел. Все держались вежливо. Несколько человек пытались завязать с ним беседу. Возможно, при определенной настойчивости и терпении с его стороны ему в конце концов удастся заставить их понять, что он им не враг. И как только это произойдет, тогда возможен диалог. Вот тут он и выяснит, в чем истинные причины трудностей, и попытается найти выход.

Даже Марджед казалась настроенной не так уж и враждебно. Он провел почти бессонную ночь, думая о Марджед, пытаясь представить, как бы она отреагировала, если бы он наклонился к ней и поцеловал ее в губы, что ему очень хотелось сделать. А еще он пытался представить, куда бы их привел этот поцелуй, если бы она не отвергла его. Он жалел, что не решился на такой шаг, а с другой стороны, был рад, что не стал испытывать судьбу и сохранил о вечере нежное воспоминание.

Разумеется, ему не следовало чересчур радоваться. От него не ускользнуло, что во время пения Алед исчез и не вернулся. Алед избегал его. Вероятно, потому, что не хотел открыто заявить об их дружбе или, наоборот, прилюдно отбрить друга.

Но можно ли было назвать их друзьями? Герейнт в этом не был уверен. И он сомневался, что Алед знает ответ на этот вопрос. Впрочем, сейчас ни тот ни другой не хотели это выяснять.

Но у Герейнта появилась надежда. В течение нескольких дней не было никаких недоразумений. А завтра ему предстояла встреча-с человеком, который взял в аренду у опекунского совета дороги с заставами для сбора пошлины. Хозяин Тегфана собирался выяснить, нельзя ли уменьшить бремя податей, лежащее тяжким грузом на плечах фермеров. Насколько он понял, у его людей было две причины серьезно горевать. Они платили пошлину за огромные количества извести, которую им приходилось вывозить на поля, а кроме того, они часто платили дорожные сборы, потому что в Кармартеншире было несколько опекунских советов и у каждого — свои заставы и свои налоги.

Наверняка можно было что-то сделать. Наверняка такие же, как он, землевладельцы согласятся тоже платить пошлины на дорогах — это было бы справедливо.

Герейнт договорился о нескольких встречах с разными людьми, некоторые из них, как его дядя и тетя, несомненно, поначалу будут сопротивляться. Но он сумеет заставить их увидеть смысл такого шага. Убеждать он умел как никто другой.

В тот вечер он рано отправился на покой и крепко заснул, так как накануне провел бессонную ночь. Позже он проснулся вне себя от злости, думая, что его разбудила пьяная драка на улице, но потом вспомнил, что он сейчас в Тегфане, в деревне. Но что же все-таки там творилось перед домом? Не может быть, чтобы он спал долго. Скорее всего стояла глубокая ночь. А он тем не менее слышал громкие голоса и скрип гравия у террасы. Еще, кажется, тихое ржание лошади.