Пристав был похож на дворнягу, которой досталась сочная кость, и она не знает, бедная, с какого конца взяться за угощение.

– Да вот понять хочу… – наконец ответил он.

– Что же именно вы нашли в этой, с позволения сказать, веточке?

– Не я, не я… – пристав бережно положил палку на сукно стола. – Не я… Не я…

– Это я уже понял, что не вы. А кто же? Нельзя ли яснее?

– Вот все размышляю, блуждая в просторах вселенского разума…

– Пристав! Держите себя в руках.

Окрик подействовал благотворно. Недельский очнулся и посмотрел осмысленно.

– Я пытался понять, что именно нашел господин Ванзаров в этой палке. И не смог решить эту головоломку, – сказал он.

– Это все, что Ванзаров нашел?

– Подобрал на пляже рядом с тем местом. Приказал сохранить как важнейшую улику. Зачем? Почему? Отчего? Ума не приложу.

Предводитель редко соглашался со своим приставом. Но тут у него невольно вырвалось:

– Глупость какая!

– Вы тоже так думаете? – спросил Недельский.

Непонятно отчего, но деталь эта уязвила Фёкла Антоновича до самой глубины души. Да так, словно двинули обухом по затылку. Он отчетливо понял: это – откровенная насмешка, если не сказать дерзость. Где это видано, чтобы палка была важной уликой? За кого он их принимает? Оскорбление, не иначе. Только этот несчастный мог принять ее за чистую монету. Ай, как нехорошо…

– А что тут думать? – крикнул Фёкл Антонович. – Он или дурачит вас, или не так хорош, как о нем рассказывали. Конечно, мы провинция. Нам можно сунуть палку и сказать, что это важнейшая улика. Простаки уездные. Все съедят и будут довольны! Ишь, герой выискался столичный. А вы тоже, Сергей Николаевич, хороши. Уши развесили, вам их и украсили лапшой. Думать надо своей головой!

Такая перемена в милом предводителе поразила пристава. Он выпрямился в кресле, стал строг и официален.

– Как мне следует поступить?

Этого Фёкл Антонович еще не знал. Внезапная обида или досада, что так безжалостно расправилась с чудесным настроением, была и для него неожиданностью. Конечно, предводителя разозлила не сама палка. Ну, палка и палка. Было в ней что-то такое, чего Фёкл Антонович еще и сам понять не мог до конца, но ощущал как маленькую ложку дегтя на светлой картине будущей победы Ванзарова. Таилась в ней какая-то опасность лично для предводителя, а в спешке сегодняшнего дня, да и в самом чудесном появлении Ванзарова, он ее проглядел. А ведь опасность эта настолько очевидна, что кричит во все горло. Ну конечно! Это же очевидно!

Что сделает чиновник из столицы, когда раскроет дело? Доложит начальству. Ему поощрение и виды на будущий чин, а к бедному предводителю вопрос: почему сам не справился? Как посмел без санкции вышестоящего начальства обратиться к чиновнику сыскной полиции? Кто разрешил? Кто позволил? Никто. Сам все и устроил. И такую кашу заварил на свою голову… И что теперь делать? Выгнать – нельзя. Уедет Ванзаров и сразу с поезда с докладом к начальству. Дескать, выставили вон. Но и оставить невозможно. Как вырваться из замкнутого круга? Нет, ну как вляпался! Хорошо, хоть волшебная палка надоумила, а то бы так и ходил в счастливом незнании.

Пристав не мешал тяжким раздумьям, терпеливо ожидая, когда они разрешатся сами собой. Однако, не вытерпев, скромно кашлянул.

– Он распорядился пост поставить…

Фёкл Антонович взглянул так, словно не понимал, откуда взялся этот человек в полицейской форме.

– Что? Какой пост?

– На пляже. На месте обнаружения тела.

– Зачем? Что там охранять?

– Не могу знать. Он не докладывает. Столичный гений видит далеко за горизонт событий.

– Вот что, Сергей Николаевич… – Фёкл Антонович был строг и серьезен настолько, что пристав не видал его в подобном расстройстве духа. – Поступим мы таким образом. Господину Ванзарову мы, конечно, окажем всякую помощь, раз он свалился на нашу голову. Но только не слишком усердствуйте. Сохраняйте достоинство. Из виду не выпускайте. Бдительно. Вы меня поняли?

– Отчего же не понять столь деликатную мысль.

– С этой минуты берете ноги в руки и, не ожидая чудесной помощи нашего столичного франта, сами беретесь за расследование. Делайте что угодно, поставьте на уши всех ваших людей, переверните город снизу доверху, но найдите мне убийцу раньше Ванзарова. Вы поняли? Непременно раньше. Любой ценой. Какого угодно, но убийцу. И чтоб он ничего не пронюхал. А я уж за благодарностью не постою. Лично пожертвую. Вы меня знаете… Вечным должником вашим буду. По рукам?

Пристав подскочил и встал по стойке смирно. Лицо его сияло вдохновением свершений и побед.

– Не сомневайтесь! В лучшем виде устроим! Горы свернем и океаны перекопаем! Трепещи, злодей! Недельский идет на тебя, на вы!

Он выскочил из участка, широко распахнув дверь. Фёкл Антонович с тоской посмотрел ему вслед. Что делать, если не было у него никого лучше, кто бы избавил от грядущих бедствий. Таких бедствий, что и сказочную жизнь можно не увидеть. Вернее, придется наблюдать со стороны, как другие пользуются благами, что должны были принадлежать ему. От мыслей этих настроение Фёкла Антоновича окончательно испортилось.

Женское сердце неисчерпаемо на сочувствие. Чем старше оно становится, тем больше в нем запасено сострадания и прочих достоинств. Стоит попасться под руку несчастному существу, вроде котенка или юноши, оскорбленного до самой селезенки, как на него изливается неиссякаемый поток доброты и опеки. Хозяйка скромного домика на Зоологической улице, мадам Матюшкова, была ярчайшей иллюстрацией этого загадочного явления природы.

Дети ее давно вылетели из отчего гнезда, внуки посещали на Рождество, а муж покоился на сестрорецком погосте. Так что все нерастраченные силы она посвящала постояльцам. За скромную плату предоставляла комнатку с мягкой периной и стол, да какой! Мадам Матюшкова закармливала обильными завтраками, угощала сытными обедами и заставляла съедать необъятные ужины. Денег, которые она выручала, не хватало бы и на треть такого стола. В добром сердце Матюшковой не было ни капли корысти.

Нынешний день стал для хозяйки редким испытанием. Сначала пристав ворвался в дом и выволок милого мальчика. Несколько часов она провела в полной растерянности. А когда молодой человек вернулся в полицейской шинели, под которой прятал кальсоны, то сердце доброй женщины чуть не выпрыгнуло вон. Таким он выглядел несчастным, разобиженным и совершенно беззащитным, что Матюшкова чуть не бросилась обнимать его, как родного сынка. Все-таки вольности постеснялась и ограничилась выкатыванием на стол всего, что попало под руку на кухне и в кладовке.

Когда Николя вышел в столовую, стол ломился от закусок и пыхтел горячий самовар. От еды он отказался, какая еда полезет в горло после такого? Уговоры Матюшковой были столь неотвязны, что Николя сдался. Он решил, что съест совсем немного, буквально капельку. Но как только перед ним разлеглась яичница с салом и помидорами, а за ней прочие домашние вкусности, обида уступила место здоровому голоду. Молодое тело требовало возместить моральные страдания обильной едой. Николя наворачивал за обе щеки, не замечая, что иногда по-детски всхлипывает. Мадам Матюшкова стояла в сторонке и утирала слезы умиления. Так хорош был ее постоялец в этом пиру.