Чудесную сцену разрушил господин, который появился словно из воздуха – так показалось Матюшковой, – уселся за стол без приглашения и шляпу повесил на самовар.

– Будете столько трескать, Гривцов, ни в один пиджак не влезете, – сказал он, осмотрев столовую. – Не стыдно объедать вдову чиновника, мать двоих детей и заботливую бабушку четырех внуков?

Мадам Матюшкова уже руки в боки уперла, чтобы поставить наглеца на место, но тут ее милый мальчик попросил не беспокоиться, это его друг, и вообще, не могли бы их оставить вдвоем. Больше всего ей хотелось погладить мальчика по голове, но она обуздала порыв, наградила незваного гостя строжайшим взглядом и удалилась в сад, чтобы освежиться. Нечего сказать, довели женщину.

– Чудесная у вас хозяйка, Гривцов, золотое сердце, и готовит отлично, мне бы такую, – сказал Ванзаров, наблюдая, как она уходила через веранду. – Небось, стояла перед приставом насмерть, защищая птенчика.

Гривцов отодвинул тарелку с оладьями, украшенными шапкой сметаны, и тяжко, от всей оскорбленной души, вздохнул.

– Я и сопротивления оказать не успел. Скрутили сонного.

– Зато какой фантастический побег! В одних кальсонах через весь город. Это надо было видеть. Жаль, не случилось фотографа из журнала «Нива». Таким снимком были бы увешаны все избы в России!

Николя совсем опустил голову.

– У меня не осталось другого выхода…

– Понимаю. Назваться сотрудником сыскной полиции – гордость не позволила. Лучше послать паническую телеграмму: «Арестован Сестрорецкой полицией ТЧК Погибаю ТЧК Не виновен ТЧК Спасите».

– Родион Георгиевич, ну, пожалуйста…

– Нет, стиль блестящий. Четкий, выверенный, острый.

– Умоляю вас, не надо, мне и так плохо…

– Верю, – сказал Ванзаров, закидывая в рот кусочек домашней колбасы. – Надо было старших слушать. Я же говорил, что любовь к пирожным до добра не доведет. И вот, извольте, – спасай вас из погреба.

Гривцов хоть и страдал морально, но удивления не скрыл.

– Откуда про пирожные узнали?

– Не важно. Так что там у Фомана случилось?

– Это дикая история… – Николя заторопился, словно ему предоставили последнее слово и надо оправдать свое доброе имя напоследок. – Зашел на чашечку кофе… с пирожным. Ну, хорошо, с тремя пирожными… Сижу, никого не трогаю, погода чудесная, кругом милые люди. Вдруг – удар по спине! Ни с того ни с сего! Поднимаюсь – передо мной неизвестный господин, несет пьяный бред. Я его пытаюсь урезонить и получаю пирожным в лицо!

– За это обещали его убить?

– Да не угрожал я! Поверьте же… Сказал в сердцах, что-то такое вроде… «вы у меня попляшете» или «я это так не оставлю», ну и вышел вон!

– Куда направились?

– Гулял по пляжу, чтобы остудить нервы…

– Когда же домой вернулись?

– Не помню, поздно, наверно…

– Значит, свидетелей у вас нет, – сказал Ванзаров, опять пробуя колбасу. – И никто вас не видел на прогулке.

Гривцов хотел было вскочить, но схватился за стол.

– Родион Георгиевич! Да вы что… Да вы… Неужели могли подумать, что я… Да как же…

– Я еще не выжил из ума, чтобы подозревать своего сотрудника в каком-то мелком проступке. Вот если бы вы ограбили конфетную фабрику… Ладно-ладно, успокойтесь и принесите бумагу, перо и чернила.

Николя притащил из комнаты чернильницу, пыльную от старости, прилежно разложил четвертушку писчей бумаги, обмакнул перо и застыл, глядя на Ванзарова.

– Пишите, – сказал Ванзаров. – «Я вернулся утром рано убивать клопа с дивана». Написали? Дайте-ка сюда…

Он взглянул на лист, сложил пополам и спрятал в карман пиджака.

– Теперь подумайте: где и когда вы с этим господином, что напал на вас, пересекались. Любой самый мельчайший эпизод.

– Да в первый раз его видел! – ответил Николя, все так же пылая в обе щеки.

– Имя его вам известно?

– Понятия не имею! Родион Георгиевич, объясните, что же случилось?

– Пристав вам обвинения предъявил?

– Нес какую-то несусветную ахинею! Что произошло?

Ванзаров не удержался от колбасного соблазна еще разок.

– Произошло убийство, – сказал он, облизав кончики пальцев. – Довольно странное и вызывающее. Большего пока сказать не могу. Дело осложняется тем, что у них здесь нет криминалиста.

– Так надо господина Лебедева вызвать! Хотите, на телеграф сбегаю?

– Николя, вы не хуже меня знаете, что наш бесценный друг, великий гений, прохлаждается на берегах Темзы, делая вид, что изучает криминальную науку Англии. И когда его высокоблагородию это надоест – одной холере известно. Так что, считайте, отпуск окончен, заступаете на службу.

На лице юного чиновника сыска расцвела улыбка.

– Слушаюсь! Что мне делать?

– Собрать все сведения, слухи, любые сплетни о вашем обидчике – инженере Жаркове. Город маленький, все друг про друга знают. Мне важны любые, самые мерзкие и грязные слухи. Даже самые абсурдные. Расспросы начните с вашей барышни, которая не смогла составить вам компанию в кафе. Она уже вернулась от родственников?

– Родион Георгиевич! – проговорил Николя. – Откуда вы это-то узнали?

– Все очевидно. Гривцов, задача ясна?

– Так точно!

– Постарайтесь успеть к завтрашнему вечеру. У меня дурные предчувствия.

– Неужели еще?

– Не еще, а снова, – Ванзаров поднялся и надел шляпу. – И не ешьте столько, вы же чиновник сыскной полиции. Должны быть стройным и поджарым. Как борзая.

– Я это… чуть-чуть, для поднятия сил, – сказал Николя. – Родион Георгиевич, раз вы так все знаете, вот ответьте: почему это пристав меня Джеком называл?

Ванзаров протянул скомканный листок. Гривцов развернул его так осторожно, будто хрупкую драгоценность.

Синие чернила расползлись от сырости, но буквы были отчетливы. Слова читались ясно. С самого верха, почти у среза, было начертано прямым, высоким почерком:

«Я вернулся убивать. Джек Невидимка».

Николя положил листок на краешек стола, поднялся, немного покачиваясь, и кое-как застегнул верхнюю пуговицу сорочки трясущимися пальцами.

– Господин Ванзаров… – голос его не слушался. – Что же это, Родион Георгиевич… Так вот, значит, для чего вы это мне писать дали… Так вы меня в самом деле подозревали?

Молодой человек был серьезен, только губа вздрагивала, как у ребенка, обиженного глубоко и несправедливо. Казалось, еще немного, и брызнут слезы. Лицо его напряглось, он сдерживался из последних сил, чтобы не разрыдаться отчаянно. Утешений не последовало. Ванзаров приказал сесть на место: