– Давай.

Марина включила кофеварку, подняла жалюзи, открыла форточку и, сев на диван, закурила.

– Ничего, – угрюмо сказала она, стараясь перекричать рев и грохот, которым мгновенно наполнилась комната. – Мне бы только язык выучить, а там я разберусь.

– Трудно? – спросила Света, боязливо косясь на окно, в котором слегка дребезжали стекла.

– Ты даже представить себе не можешь! Я сутками учу, и все на том же месте.

– Это только так кажется. Трудно начать. А потом сама не заметишь, как заговоришь… Слушай, как вы здесь живете? – Света закрыла ладонями уши. – Это же просто кошмар какой-то!

– А что ты предлагаешь? – Марина язвительно поджала губы. – Мы можем к тебе переехать. Хочешь?

– Я бы не возражала. Мне с тобой было хорошо.

– Так что же мы сидим! Давай Федю на носилки и вперед, откроем у тебя лазарет, – усмехнулась Марина.

– Ладно, извини, я не хотела тебя обидеть. Ты бы правда заехала как-нибудь, а то совсем не видимся.

Свету поражало то, с какой решимостью Марина начинала новую жизнь. Она почти не нуждалась ни в помощи, ни в советах. Встречались они редко, и каждый раз Света с удивлением наблюдала, как быстро осваивается ее подруга на незнакомой земле. Все, что для Светы годами оставалось непонятным, Марина воспринимала сразу, каким-то особым видением. Она наполняла предметы и явления своим незатейливым содержанием, нисколько не затрудняясь выяснением их реальной сути. Светлану годами мучила непроницаемость социальной завесы, которую она пыталась постичь или хотя бы угадать истинную суть вещей. Марина же решительно кроила действительность под себя. К Германии и к немцам она отнеслась критически, со снисходительной жалостью. Хорошие, мол, они ребята, но в жизни разбираются плохо. Она вообще считала, что без ее, Марининого, вмешательства эта бедная нация деградирует полностью, и намекала на необходимость формирования в немцах культурно-эстетического вкуса.

– Что за уродство висит у них на вешалках, – ворчала она, разглядывая одежду в магазине. – Совершенно невозможно одеться.

– Давно ли ты стала такой взыскательной? – слегка раздражаясь, спрашивала Света.

– Да у меня в Москве тряпки были, каких тут в жизни не купить!

Света в недоумении смотрела на подругу, вспоминала жалкие лохмотья, которые ей пришлось выкинуть в мусоропровод, и видела, что Марина искренне верит в то, что говорит.

– Боже мой, – вздыхала Марина, разглядывая изящный светильник в витрине. – И этот ужас стоит тысячу марок?! Сколько же тогда может стоить мой абажур?

– Какой абажур? – удивлялась Света.

– Как! Ты не помнишь? У моих родителей висел в столовой.

И Света припоминала, что и вправду в квартире Марининых родителей висел огромный абажур, форматом чуть меньше обеденного стола. Было известно, что это произведение искусства изготовлено подпольным способом на кукольной фабрике. Круто изогнутый металлический корпус был обтянут розовым атласом, по поверхности которого располагались аляповатые цветы из той же ткани. Цветы крепились к абажуру при помощи пуговиц, которые имели подозрительное сходство с кукольными глазками. Это глазастое чудовище было предметом гордости семьи Усатовых и единственной вещью, которую Марина взяла с собой в новую квартиру.

– Та-ак, здесь надо подумать, – говорила Марина, закатывая глаза.

– О чем?

– Представляешь, какие бабки заработать можно, если наладить здесь производство таких абажуров?!

– Марин, ты это серьезно?

– Конечно. Я здесь не собираюсь сидеть сложа руки.

Ее голова была полна коммерческих планов. Она намеревалась наводнить страну русскими картинами, матрешками, гармонистами и балалаечниками. Одним словом, показать германцу, что такое настоящая культура.

Свете постепенно становилось ясно, что от той девочки, с которой ее связывала детская дружба, не осталось и следа. Золушка превратилась в самоуверенную, наглую тетку, которую Светлана стеснялась и не любила. И только в минуты слабости, такие, как сейчас, когда в другой комнате лежал полуживой Федя, а Марина казалась абсолютно беспомощной, опять вспыхивало теплое, почти родственное чувство.

Прошло три года. Светлана жила спокойной, полусонной жизнью. Она чувствовала, как инертность берет верх над ее веселой энергичной натурой, и осознавала, что нужно что-то предпринять. Но убаюкивающая однообразность существования имела поистине колдовское воздействие. И Света продолжала сидеть, как Илья Муромец, в ожидании, что вот-вот кто-то придет и позовет ее на подвиги ратные. Но время шло, и ничего не менялось. Светлана жила бы так и дальше, если бы ее не вывела из оцепенения бурная деятельность, которую развернула подруга. За эти три года Марина выучила язык, говорила плохо, но бойко, не стесняясь. Перепробовав различные виды бизнеса, который в основном заключался в купле-продаже некачественных товаров, и переругавшись на этой почве со всеми, с кем имела дело, она пришла к выводу, что люди, обманутые ею, просто не умеют быть благодарными. Сделав такое заключение, Марина перешла от торговли прямиком к культуре. И тут началось нечто странное.

Любознательные немцы, плохо представлявшие, каким должен быть представитель русской культуры, приняли Марину за чистую монету и обратили к ней доброжелательные взоры. Открытие, что немцы – доверчивая и великодушная публика, Марина сделала совершенно самостоятельно, проведя несколько нелепых мероприятий в международном клубе, и пришла к выводу, что это их качество можно очень хорошо использовать. Но тут ее компетенция заканчивалась. Чтобы двигаться дальше, нужны были связи. Марина вспомнила о подруге. Засидевшаяся без дела Света с радостью, очертя голову, бросилась в работу. Она подняла на ноги своих многочисленных знакомых в Москве и Германии, добилась встречи с бургомистром и представителем министерства культуры. Благодаря ее кипучей деятельности, вскоре стала вырисовываться вполне солидная перспектива. Новое культурное общество, созданное ею, планировало заниматься балетом, юными дарованиями, театрами, выставками и многим другим. Все это время Марина скромно стояла в стороне, появляясь из-за Светланиной спины только для того, чтобы представиться и пожать кому-нибудь руку. Она одаривала подругу восторженными взглядами и тут же удалялась в тень, чтобы не нарушать сияния, которое распространяла вокруг себя Светлана.

– Ты давай посмелей, – подбадривала подругу Света, – а то все жмешься по углам, как сирота.

Света приложила немало усилий, чтобы Марину, с ее нелепой прической и неряшливой одеждой, воспринимали всерьез.

– Усик, немцы – народ крайне чистоплотный и придают внешнему виду очень большое значение. Ты не можешь в таком виде встречаться с серьезными людьми.

– В каком таком виде?

– С грязными волосами и в растянутом свитере.

– Что ж делать, если у меня другая структура волос, – огрызалась Марина, – а на такие тряпки, как у тебя, нет денег.