И он указал мне на закатное солнце:

– Взгляни по ту сторону Зримого. Смотри на Незримое. Ищи дух, который являет то, что скрыто за видимостью. И ты проникнешься силой мира, которая лежит в основе всего сущего. Незримый источник вечен, он есть повсюду, где бы ты ни находился, и ты можешь его увидеть. Ибо тот, кто смотрит зорко, в конце концов увидит.

Он положил мне на плечо скрюченные пальцы, похожие на паучьи лапки, и сказал:

– Вы вернетесь в Париж, и это меня тревожит. Нельзя, чтобы Фату снова впала в безумие. Я долго размышлял и хочу поручить тебе важную миссию.

С этими словами он опустился передо мной на колени и поведал мне тайну.

– А сколько ей лет, мадам Симоне?

– Да не так уж и много, – отрезала Мама.

С высоты этих «не так уж и много» лет мадам Симона обводила благосклонным взглядом своих бывших коллег, которым Мама в данный момент наливала шампанское. Теперь, когда конкуренции пришел конец, мадам Симона относилась с большой симпатией к бразильянкам, работавшим по ночам в Булонском лесу, и считала Иоланду, Флавию, Изадору и Беатрису своими подружками. Как только трансвеститки переступали порог кафе, оно уподоблялось вольеру с амазонской пернатой живностью – пестрыми колибри, и цаплями, и орущими попугаями, которые устраивали тут настоящий кавардак – хохотали, галдели, шутили, визжали. Во время нашей сенегальской экспедиции мадам Симона сохранила, а потом и приумножила клиентуру кафе. И к всеобщему изумлению, обходилась со всеми любезно, гостеприимно, с улыбкой – это она-то, которая прежде смотрела на окружающих, как злобный бульдог!

Мама наняла ее к себе в помощницы. Стоило посмотреть, как дружно они бросались обслуживать любого клиента: одна доставала рюмку, другая наливала в нее, одна начинала фразу, другая ее заканчивала, – словом, действовали так проворно и слаженно, будто работали вместе долгие годы.

Я пробрался к Маме и настойчиво шепнул ей на ухо:

– Ты сегодня наведаешься со мной в Африку?

– Да-да, уже скоро, милый Феликс, вот только обслужу клиентов.

– Обещаешь?

– Ну разве был хоть один вечер, когда я не брала тебя в Африку?!

В ответ я только молча кивнул: она не должна была знать о том, что я обещал старому знахарю. Даже если к Маме вернулись жизненные силы, даже если она вела себя как совершенно здоровый человек, я не забывал, насколько хрупко ее душевное равновесие.

В кафе вошел Сент-Эспри – безупречный, в кремовом костюме. Трансвеститки встрепенулись, кто-то из них даже восторженно присвистнул.

– Que gato![19]

– Minha Santa Maria de Jesus, me dê força![20]

– А ну цыц, девочки! – рявкнула мадам Симона. – Это собственность Фату.

Мама возмущенно вскинулась как ошпаренная:

– И вовсе нет! Я тут ни при чем!

Улыбка Сент-Эспри погасла, глаза померкли.

– Значит, уступишь его нам, oi linda?[21] – воскликнула Изадора.

Мама обожгла ее взглядом, – казалось, она была готова отхлестать бразильянку по щекам.

Впрочем, она тут же овладела собой, расслабилась и буркнула:

– Да пусть делает что хочет.

– Ладно, только сначала спроси у него, чего он хочет! – сказала мадам Симона, прекрасно умевшая справляться с буйными выходками Мамы.

Сент-Эспри подошел к Маме и робко протянул ей букет роз, который до этого прятал за спиной. Мама залилась краской, потупилась и, явно тронутая, дрожащей рукой приняла цветы. Мои предки разыгрывали из себя влюбленную парочку. После моего рождения прошло целых двенадцать лет, а они флиртовали друг с другом то робко и стыдливо, то пылко, как подростки, ходя вокруг да около, не осмеливаясь сделать решительный шаг, и каждый из них ждал этого от другого. Меня их выкрутасы приводили в недоумение, я никак не мог понять, чего они тянут, вместо того чтобы попросту спать вместе…

Сент-Эспри пригласил Маму в кино, но она посмотрела на него так возмущенно, словно он звал ее в бордель.

– И что ж мы там будем смотреть?

Он начал перечислять фильмы, казавшиеся ему интересными, явно готовый к тому, что она его оборвет на полуслове.

– Ну ладно, тогда на десятичасовой сеанс. А до этого я буду прогуливаться с Феликсом по Африке.

Мамин ответ ясно говорил, что ей плевать на сам фильм, так же как и ему, – она и выбирать-то не стала, видно, просто хотела посидеть рядом с ним, вдохнуть его запах, коснуться, как бы случайно, его плеча, его ноги.

Пока Мама готовила нам ужин на скорую руку, господин Софронидес комментировал последние политические события; его, как всегда, никто не слушал, кроме Изадоры, платиновой блондинки, метр девяносто, груди – как пара снарядов; она была сторонницей крайне правых и любила вести полемику с нашим философом.

В глубине помещения Белот и Ребелот занимались армрестлингом с мадемуазель Тран, сцепив руки и упершись локтями в стол. Под ободряющее тявканье пуделька Месье евразийке – даром что с хрупкими пальчиками, но сосредоточенной, неустрашимой, с раздутыми ноздрями – удавалось прижать к столу лапы здоровенных лесбиянок, толстые, как их ляжки.

От этой мадемуазель Тран прямо обалдеть можно! Накануне она уже выиграла соревнование по сакэ, продержавшись дольше других, и последней рухнула на бесчувственные туши Белот и Ребелот, которые впали в кому после двух бутылок. Эти трое каждый день в чем-нибудь да соревновались. Лично я избегал участия в их играх – не люблю иметь дело с девицами.

Поэтому я подошел к Роберу Ларуссу, съежившемуся на своем стульчике.

– Что это у вас такой унылый вид, месье Ларусс?

Он провел хилыми пальчиками по своим редким волосам.

– Я совершил страшный грех, Феликс. Непростительное деяние! Я заглянул на последнюю страницу словаря.

– Вы???

– Да. – И он перешел на шепот: – Знаешь ли ты, какое там последнее слово?

– Нет.

– Zzzz – «ономатопея[22], означающая непрерывный, слегка вибрирующий шум – жужжание насекомых, свист кнута, храп или посвистывание спящего человека».

– Ну точно: над такой книжкой и задрыхнуть недолго! – воскликнула мадам Симона, как раз подававшая ему бокал божоле.

Робер Ларусс вздрогнул и разинул рот. Что позволило мадам Симоне, вытиравшей тряпкой его столик, добавить еще каплю яда: