нескольку раз в день. И, главное, смотри не бегай с ними — а то выпадут из панталон.

Я забрала у нее тряпки, но не успела рассовать их по карманам, как по телу пробежала дрожь.

— Отец умрет, да? — спросила я. В один миг у меня почему-то не осталось в этом никаких сомнений.

Матушка шумно опустила тесто на стол, подняв в воздух облачко муки.

— Да.

— Когда? — спросила я.

У матушки был удивительно спокойный вид.

— Боюсь, он и до конца года не дотянет. У тебя кровь пошла лишь сегодня. А у него — уже много недель тому назад.

— Почему ты мне об этом не рассказывала?

Она подняла на меня глаза, полные слез.

— Потому что тогда ты была еще ребенком. Потому что на твою долю и так выпало немало горестей. Потому что ты все равно не смогла бы его спасти, а еще потому, что вы с ним так любите друг друга. К тому же он сам просил меня держать язык за зубами. Теперь, раз уж ты спросила напрямую, я не могу скрыть правду. Нам — тебе, мне и Джозефу — надо мужаться. Стать еще храбрее, еще сильнее. А теперь отнеси-ка отцу поесть, Мэри. И не смей ему рассказывать о нашем разговоре. Он с ума сойдет от горя.

Она тяжело вздохнула и вернулась к работе.

В отцовскую мастерскую нужно было идти вдоль моря, а потом свернуть в узкий переулок. Город заполонили приезжие, неспешно прогуливающиеся по набережной и наслаждающиеся солнцем, несмотря на сильный ветер. Я лавировала между прохожими, стараясь не замечать взгляды, которыми они окидывали мое раздувающееся парусом платье.

Двери мастерской были распахнуты, а в центре, в лучах солнца и посреди наструганных рубанком опилок стоял недоделанный шкафчик. Отца нигде не было видно.

Я вышла на задворки мастерской — там отец хранил дерево для работы — и наконец увидела его. Он старательно опиливал зажатую в тиски дубовую доску.

Увидев меня, отец улыбнулся, а потом вытер вспотевшие руки о фартук и принял у меня из рук свой обед.

— Ну-ка, ну-ка, что тут у нас? — шутливо проговорил он, разворачивая тряпицу.

— Зря растраченное добро, — ответила я, не сдержавшись.

— Что-что? — переспросил он, сел на бревно и сделал мне знак присесть рядом. — О чем ты, девочка моя? Что тебе такое матушка наговорила?

— Правду. Я знаю, что ты смертельно болен и непременно умрешь. И уже очень скоро.

Не смея поднять на него глаз, я уставилась на опилки и начала водить по ним носком ботинка, вырисовывая спираль, похожую на змею, свернувшуюся в клубок.

— Вот оно что, — проговорил отец и замолчал. Несколько мгновений мы сидели в тишине. Нетронутый обед — ломоть хлеба, кусок сыра и лиловая слива — так и лежал у отца на коленях. Он взял сливу и стал рассеянно крутить ее в руках. — Ничто не вечно, Мэри. Кому, как не тебе, об этом знать.

Он хотел взять меня за руку, но я вырвалась.

— Зачем мне было делиться с тобой этой новостью? — мягко спросил он. — Зачем тебя расстраивать? Зачем портить тебе лето?

Узнав правду, я вовсе не расстроилась. Я разозлилась. Но почему? Потому что терпеть не могу лжи? Но ведь мне никто не лгал. Я сама ни о чем не спрашивала. А может, я злилась потому, что так долго не замечала, что происходит, не видела верных признаков болезни, которые матушка углядела еще несколько недель тому назад?

— Матушка просила не говорить тебе, что я знаю правду, чтобы тебя не расстраивать, но лгать я не хочу! — воскликнула я. — Да и потом, Генри рассказывал мне, как это важно — проститься с умирающим. Я должна знать, когда это случится, чтобы успеть с тобой попрощаться.

Отец начал всхлипывать. Он вновь попытался взять меня за руку, и на этот раз я вложила свою шершавую ладонь в его пальцы, куда более шершавые и загрубе­вшие от работы. Мы прижались лбами друг к другу и просидели так с час, а то и дольше. Солнце медленно плыло над нами, и в конце концов тени наши удлинились и вытянулись в сторону дома.

От моей тревоги не осталось и следа. В душе и мыслях воцарились мир и покой.

— Ты все-таки поешь, — сказала я наконец. — Пусть это и зря растраченное добро, но лучше оно достанется тебе, чем помойке!

Отец рассмеялся.

— Молния Мэри, малышка моя! Как же ты быстро схватываешь суть дела, просто уму непостижимо! Какое же ты чудо! — Он отломил кусок сыра и протянул мне, а сам впился зубами в ломоть хлеба, успевший уже подсохнуть на жарком солнце.

— Это ты рассказал Генри о том, что прозвал меня Молнией Мэри? — спросила я, припомнив рисунок из альбома.

— Нет, не я, — ответил отец, подняв на меня удивленный взгляд. — Я с ним и словом не обмолвился. Славный он малый, да и другом был неплохим, а?

— Да. Был и остается.

Отец улыбнулся и крепче сжал мою руку.

— Это прекрасно. Но будь осторожнее. С возрастом все меняется. Люди предпочитают общество себе подобных.

— Но мы же с ним из одного общества! Мы оба ученые. И уже обо всем договорились. Я уверена, он свое слово сдержит, вот только закончит с муштрой.

— Ладно-ладно. Просто будь осторожнее, вот и все. Люди меняются. И не всегда держат слово. С такими, как мы, зачастую обходятся нечестно. Не стоит обманывать себя, девочка моя. Я вовсе не хочу тебя принижать, не хочу видеть твоей печали. Но нельзя жить так, чтобы твое счастье всецело зависело от другого человека. Счастье нужно искать в себе. Понимаешь? Ну-ну, не делай недовольный вид. Стоило мне произнести слово «счастье», и ты... Может, ты и права. Возможно, счастья таким, как мы, не видать, но уж удовольствие мы можем получать, ведь правда? Я видел его в твоих глазах в те мгновения, когда ты находила сокровища. Мне ведь не показалось?

Я покачала головой.

— Это мое «мэтье», — ответила я, припоминая французское слово, которому научил меня Генри.

Отец громко расхохотался, но тут же зашелся кашлем.

Кашель был долгим и удушливым.

Отец согнулся пополам и оттолкнул меня.

— Не приближайся ко мне, Мэри, — с трудом проговорил он между приступами. — Не надо!

Изо рта у него хлынула кровь и заструилась на землю. Казалось, ему не хватает воздуха, и он никак не мог вдохнуть. Лицо у него стало бледным, как воск, а потом посерело. Он рухнул на землю и замер без движения — слышны были лишь страшные хрипы, рвавшиеся у него из груди.

Я попыталась его растолкать, но он будто не слышал моего голоса и не чувствовал прикосновений.

Мне нужна была помощь. И срочно.

Я кинулась на набережную. Она просто кишела людьми, но я не видела ни единого знакомого лица. Мне нужен был кто-то сильный. Кто-то, кого вдобавок не испугают кровь и грязь.

Мой взгляд привлек широкоплечий незнакомец, и я бросилась к нему.

Сперва он уставился на меня с нескрываемым ужасом, а его жена даже спряталась за его могучей спиной. Наверное, решили, что я воришка. Интересно, почему? Будь это правдой, вряд ли я бы выбрала своей целью самого рослого и крепкого мужчину, который прогуливался по нашему городу в тот день.

Я стала умолять незнакомца пойти со мной.

— С отцом беда! Он лежит на земле без чувств! Он очень болен! И умирает! Может, даже уже умер!

— А от меня ты чего хочешь? — с недоумением спросил мужчина.

Его супруга по-прежнему пряталась сзади, вцепившись ему в руку.

— А вы как думаете? — спросила я. Просто удивительно, на каких глупцов порой можно нарваться! — Мне нужна помощь, чтобы отнести его домой.

— Это наверняка ловушка! — противным писклявым голоском прощебетала его жена.

Но незнакомец отцепил от себя ее руки, отдал ей свою шляпу и заглянул мне в глаза.

— Пойдем. Где он? — спросил мужчина, а потом обратился к какому-то джентльмену, стоявшему неподалеку. — Сэр! Да-да, это я вам. Пойдемте со мной. Этой малышке и ее больному отцу нужна помощь.

***

Втроем мы донесли отца до дома и уложили в постель. Он был мертвенно-бледен и по-прежнему тяжело дышал. Из груди доносились хрипы и клекот, а в уголках губ пузырилась кровь.

Матушка