class="p1">Жолио прибыл в Бордо вскоре после своих ассистентов. Как ни умолял его Безумный Джек – а в какой-то момент он даже схватил ученого за руку и попытался втащить на борт по трапу, – тот отказался сесть на «Брумпарк» и отплыть в Англию. На то было несколько причин. Он плохо говорил по-английски и полагал, что ему, вероятно, придется работать под руководством Джеймса Чедвика, который обошел Жолио-Кюри в открытии нейтрона. Но важнее всего было то, что Жолио беспокоился о жене.

Ирен всегда отличалась слабым здоровьем, перенеся в детстве коклюш и другие недуги. Кроме того, у ее родителей была дурная привычка повсюду оставлять лабораторные халаты, покрытые радиоактивной пылью, что еще больше ослабило ее иммунную систему. После рождения дочери Ирен стало еще хуже: у нее развились туберкулез и анемия. (Как и в день свадьбы, в день предполагаемых родов Ирен проработала все утро и взяла отгул только после обеда.) Вызванный войной стресс доконал ее, и, вместо того чтобы отправиться с Жолио в Бордо, она отправилась в санаторий на западе Франции.

Даже если бы Жолио обожал Англию, он не бросил бы больную жену, особенно после того, как однажды уже оставил ее ради циклотрона. Кроме того, его воодушевляло ее презрение к нацистам. «Она была уверена, что, как бы плохо ни обстояли дела, они не посмеют и пальцем тронуть Кюри», – писал ее биограф. Жолио нуждался в такой силе духа и решил быть рядом с Ирен.

К тому же Жолио руководило чувство долга перед Францией. Вторя Вернеру Гейзенбергу, он сказал Безумному Джеку, что нужен родине и намерен во время немецкой оккупации спасти во французской науке все, что сможет. В самом деле, он планировал как можно скорее вернуться в Париж. Он и не подозревал, что там его будет ждать глава Уранового клуба.

Глава 13

Компромисс

Выждав в укрытии несколько недель, пока в Париже уляжется хаос, Жолио вернулся в лабораторию и обнаружил двух нежданных гостей. Одним из них оказался очкарик Курт Дибнер, честолюбивый основатель Уранового клуба. Дибнер мечтал о циклотроне, находившемся в подвале института Жолио, и приехал, чтобы завладеть им. Такие ускорители частиц были необходимы для изучения ядерных реакций, и до сих пор у нацистов не было доступа ни к одному из них.

Жолио, конечно, не понравился Дибнер, но другого посетителя, начальника Дибнера, он счел просто отвратительным. Эрих Шуман, внук композитора Роберта Шумана, так до конца и не вышел из тени своего предка. Шуман изучал звуковые волны и акустические свойства музыкальных инструментов; заодно он писал военные марши для вермахта, что приносило ему солидные гонорары. Как ревностного нациста, его назначили руководителем Уранового клуба, хотя Вернер Гейзенберг и другие считали его фигляром и потешались над его занятиями, называя их «физикой фортепианных струн». (Они презирали его и как человека. «Если он и угощал гостей шнапсом, – вспоминал один из коллег, – то непременно самым дешевым».) Шуман считал ядерную бомбу смехотворной затеей и называл ее «атомной чушью». Но он был достаточно циничен, чтобы делать вид, будто в ней что-то есть, – на всякий случай, чтобы обезопасить себя. Именно он занял лабораторию Жолио в Париже вскоре после падения города.

Когда в начале августа появился Жолио, Шуман и Дибнер собрали персонал лаборатории. С помощью переводчика они изо всех сил старались произвести хорошее впечатление, хваля сотрудников за их вклад в атомную физику и выступая за плодотворное франко-немецкое сотрудничество. Затем Шуман пригласил Жолио для беседы тет-а-тет в присутствии лишь Дибнера и переводчика.

Едва закрыв дверь, Шуман резко повернулся и выпучив глаза набросился на Жолио за то, что тот не сразу появился в Париже, а затем обвинил его в краже (с его точки зрения) тяжелой воды. «Мы видели накладные об отгрузке в Норвегии и знаем, что ее украли вы, – заявил он Жолио. – И где она теперь?» Соображая на ходу, Жолио сообщил Шуману, что канистры были уничтожены в Бордо – затонули вместе с одним из кораблей после авианалета немцев. Вся тяжелая вода вылилась в гавань и утрачена безвозвратно, заявил он. Шуман в это не поверил, но возразить ему было нечего. Он также спросил Жолио, куда из Парижа подевалось несколько тонн урановой руды. Уже не особо стесняясь, Жолио наврал, что искать их, вероятно, следует в Северной Африке. Последовала новая порция брани.

Сколь бы неприятным ни было положение Жолио, наибольшую неловкость в этой ситуации испытывал переводчик Вольфганг Гентнер, которому приходилось передавать все эти оскорбления. При этом Гентнер был старым приятелем Жолио по перекурам, тем самым молодым немецким ассистентом, который когда-то провел ночь в их с Ирен лаборатории, проверяя детектор после обнаружения искусственной радиоактивности. А несколькими годами позже Гентнер был призван в немецкую армию и теперь работал на Шумана, поведение которого в тот день его крайне удручало. Так что, как только допрос закончился, Гентнер попытался все исправить. Он задержался ровно настолько, чтобы поймать взгляд Жолио, и шепотом предложил бывшему начальнику встретиться в кафе на бульваре Сен-Мишель в шесть часов.

Тем вечером они устроились в дальнем зале кафе, и Гентнер, несомненно, первым делом извинился перед Жолио, выразив сожаление по поводу обстоятельств их встречи. Затем он перешел к делу. Первоначально немцы планировали демонтировать циклотрон Жолио и доставить его в Берлин в качестве военного трофея. Но Гентнер убедил Шумана оставить требующий осторожного обращения аппарат в Париже и прислать туда немецких ученых. Гентнер спросил Жолио, пойдет ли он на такой компромисс – сохранить лабораторию в целости, но под контролем нацистов. Он добавил, что, вероятно, ему удастся добиться назначения главой лаборатории самого себя, чтобы оградить Жолио от Шумана.

Возможно, обдумывая это предложение, Жолио закурил. Он определенно не мог позволить Рейху украсть единственный во Франции циклотрон. Но мысль о нацистских паразитах в его лаборатории вызывала у него отвращение. Кроме того, за сотрудничество с немцами, даже такими приличными, как Гентнер, его могли заклеймить во Франции как предателя. С другой стороны, наиболее эффективно бороться с немцами он мог бы посредством своих исследований, а для этого лаборатория была нужна ему в целости и сохранности. В конце концов Жолио согласился на оккупацию при двух условиях: руководить лабораторией должен был Гентнер, а немцы не должны проводить там никаких военных исследований – исключительно научные. Гентнер пообещал это устроить. И они разошлись, не задерживаясь ни на секунду, поскольку и без того уже подвергли себя огромному риску. Это была первая боевая операция Жолио под прикрытием. За ней последуют другие.

Жолио опасался не зря: когда об этом компромиссе поползли слухи, его объявили коллаборационистом. Причем не только во Франции – новость об этом повергла в уныние ученых и в Великобритании, и в США. Германия уже захватила «Веморк», открыв немцам доступ к тяжелой воде. Завоевав Бельгию, она ненароком получила тысячи тонн урановой руды, добытых в бельгийских колониях в Африке. И вот теперь, после капитуляции Жолио, нацисты контролировали и циклотрон. У Германии изначально имелись интеллектуальные силы для осуществления ядерного прорыва. Теперь немцы завладели оборудованием и сырьем. И каждый физик-ядерщик в стане союзников это осознавал.

Глава 14

Гарвард: Взлеты и падения

Сэмюэла Гаудсмита не вполне устраивало его положение в Гарварде. Его взяли на работу в январе 1941 г., и формально это считалось престижным. Какому ученому не понравилось бы представляться сотрудником Гарварда? И все же он не ощущал полного удовлетворения, зная, что прием на работу был делом случая. Университет нанял его вместо профессора, занятого военными проектами. По существу, Гаудсмит был временным преподавателем, «пинч-хиттером»[14], по его выражению. К тому же все знали, что самые престижные должности в ту пору были не в университетах Лиги плюща, а в военных лабораториях. США еще не вступили во Вторую мировую войну, но лучшие из лучших уже трудились над ракетами, радарами и другими жизненно важными технологиями. А он тем временем обучал здесь законам Ньютона скучающих отпрысков магнатов бизнеса. В целом Гарвард ему все еще нравился, но страх