Когда же за четверть века до своей кончины император одерживал одну победу за другой над соперниками-язычниками, Бог как будто стоял на его стороне. В этом уверился сам Константин. Об этом твердили и церковные писатели, и очевидцы тех событий, и те, кто жил после величайшего в истории христианства воцерковления, когда «новообращенный агнец», раб Божий Константин сумел сделать невозможное – одной своей волей вознес Церковь на такую небывалую высоту, с которой вот уже почти 2000 лет ее не могут свергнуть никакие потрясения мира сего.

Что же побуждало людей верить в то, что Бог благоволит Константину? Как многие римские императоры, он был человеком властным, порой жестоким, но, в отличие от многих своих предшественников, живо интересовался религией, был человеком набожным и по-своему благочестивым.

Все-таки он не был настоящим «Савлом». Его обращение к Христу оказалось не таким уж радикальным, как у апостола Павла. Ведь Константин, пусть и был грешником, как все люди на этом свете, не был гонителем Христа и убежденным идолопоклонником. Та четвертая часть империи (Галлия и Британия), где правил его отец, Констанций Хлор, оказалась в конце эпохи Диоклетиана, в 303–304 гг., в разгар антихристианского террора, единственным местом во всей Римской империи, где христиане чувствовали себя в безопасности. И отец, и сын уважали и оберегали их.

Сам Константин смолоду верил в то, что силы небесные хранят и оберегают его. В юности это были Феб-Аполлон и Непобедимое Солнце (Sol Invictus) – имя этого солнечного бога встречается на монетах Константина вплоть до 325 г., то есть и через десяток лет после его обращения к христианству.

Константин давно искал Бога. С юных лет он жил с ощущением, что Бог сопутствует ему, ибо его дела угодны Богу. И со временем к нему пришла уверенность, что этот неосязаемый Бог – Иисус Христос, а потому его решение обратиться к христианству, принятое в 312 г., было «всего лишь одним, пусть и эпохальным шагом на долгом пути», подчеркивает немецкий историк Александр Демандт, автор очерка «Христианское обращение: через убийства к святости».

Как полагают историки, на сторону Христа увлек императора епископ Осий из Кордовы. В 309 г. Константин побывал в Испании и там познакомился с ним.

Чем епископ убедил императора? На территории Римской державы в то время сосуществовали сотни культов и религий, но среди них христианство было самой организованной силой. Сеть епископств охватывала империю в канун «религиозного переворота», словно сеть партийных ячеек – Россию в канун «большевицкого переворота». Несмотря на репрессии, чинимые властями, христианство было все популярнее; оно становилось коренным хребтом империи, сплачивало людей. Этому способствовала и очень активная деятельность церковных писателей. Ни одна римская или греческая религия не могла предложить своим адептам ничего, равного Библии или сочинениям «отцов церкви».

Недаром еще в 260 г. император Галлиен, интересовавшийся философией, издал два эдикта, объявив христиан свободными гражданами и вернув им конфискованное имущество. По всей империи им были разрешены богослужения. Тем самым христианству был придан статус официальной религии. С этого времени число приверженцев христианской веры стало быстро расти. Этот набравший силу поток было уже не остановить. Внезапно многие почувствовали себя христианами, как в конце XIX в. – социалистами. Жестокие гонения Диоклетиана-отступника лишь принесли христианской вере множество святых великомучеников, которыми гордится церковь: за веру были убиты Георгий Победоносец († 303), Евфимия Всехвальная († 304), Анастасия Узорешительница († 304), Параскева Пятница († 305), святые мученики Пантелеймон († 305) и Екатерина († 305). Однако даже массовый террор не уничтожил эту уже несломимую веру.

После того как в 305 г. Диоклетиан и другой мучитель рода христианского, Максимиан добровольно отдали власть преемникам, уже год спустя Константин, а также «тиран» Максенций разрешили открыть христианские церкви в тех областях империи, которые им принадлежали. В 311 г., незадолго до смерти, примирился с христианами и август Галерий, правивший почти всей восточной частью империи. Так что христианская церковь фактически победила в Римской империи еще до того, как в 312 г. с ее помощью («сим») Константин разгромил своего заклятого врага, а в 313 г. Константин и Лициний приняли Миланский эдикт, уравнявший в правах христианство с другими религиями.

…Итак, человек жадно ищет Бога, отчаянно взывает к нему – и тогда в его жизни возникают странные видения; таинственные знаки встречаются ему там, где другой не заметил бы ничего.

Решающее видение пришло к нему в канун важнейшей битвы у Мульвийского моста – той битвы, что фактически даровала ему власть над империей, а его отдала во власть церкви. Тогда на небесах перед ним проступил пронзительный знак: «Сим победиши». И тогда же пришел к нему сон, во сне явился Христос. Он повелел Константину начертать на щитах воинов Его монограмму, ведь, как речено было с небес, только этим знаком он мог победить врага.

Самое подробное описание этого чуда оставил церковный историк Евсевий Кесарийский, автор первой биографии императора Константина. Поведав Евсевию об этом событии, напоминавшем фантастический рассказ, император божился, что все увиденное им тогда – чистая правда: «Однажды, в полуденные часы дня, когда солнце начало уже склоняться к западу, я собственными очами видел составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста» («Жизнь Константина», 1, 28).

Дальнейшие события показали: слова «сим победиши» (1, 28), что привиделись Константину в небесах рядом с крестом, были далеко не последним знамением, явленным ему. Бог небесный Христос и человек земной Константин словно постоянно сообщались друг с другом, и Бог повергал человека в трепет и наполнял его душу верой. Вот еще пример этой незримой связи – основание Константинополя. «Когда в 324 году Константин мерил землю для нового города, шествуя во главе землемеров, то на вопрос, когда же он остановится, император ответил: «Пока не остановится Идущий впереди меня» (А. М. Малер. «Константин Великий». М.: Вече, 2011).

Что это было? Был ли Константин подлинно святым, и чудеса являлись ему с тем же постоянством, с каким к поэтам приходят стихи? Или же умный и хитрый Константин всякий раз, когда предстояло трудное, опасное предприятие, ободрял рассказом о чудесных знамениях и солдат перед битвой, и народ перед грядущими тяготами? В конце концов, отправляясь на битву у Мульвийского моста, он знал, что в его армии многие веруют в Иисуса.

Или тут были ни при чем ни прозорливый ум Константина, ни его мятущаяся душа, а всему виной рассказчики – биографы и хронисты, которые непременно добавляли в свое повествование чудеса – так же, как современные прозаики оживляют книги фантастическими или приключенческими сценами? Вот и позднеантичная литература изобилует чудесными