– Потому что мама у меня человек настроения. Вот хочется ей, и она с вами будет много и долго общаться, всю подноготную моего папеньки и его второй семьи выложит. А не захотела бы она, никакие просьбы и мольбы вам бы не помогли.

– Даже если бы вы ее попросили?

– Для мамы авторитет на свете один – ее собственное «хочу». Она дама импульсивная. Она даже с внуками сидит не когда нам с мужем это надо и мы ее об этом просим, а когда ей этого хочется. Моя свекровь в этом плане куда более практичный человек. Мне с ней повезло. А мама… Знаете, в детстве я осуждала папу за то, что он от нас ушел. Но когда я выросла и взглянула на маму с точки зрения нормального мужчины, то осуждение очень быстро пошло на спад. Мама не тот человек, рядом с которым мужчина будет чувствовать себя комфортно. Слишком много в ней «хочу» и слишком мало «надо». Вам повезло, что мама так расположилась в вашу пользу.

Да, пока что настрой Шурыгиной совпадал с планами самих сыщиков, и это было замечательно. Но настроение у Шурыгиной менялось очень быстро. И пока они ехали, Шурыгина трижды позвонила, с каждым разом становясь все раздражительней. Под конец она пригрозила, что уйдет, не станет дожидаться друзей.

– Потому что, как я вижу, вам совсем неинтересно.

Саше стоило большого труда убедить пожилую даму, что им очень интересно. И что они мчатся так быстро, как позволяет дорога.

– Хорошо, что мы не стали ждать до вечера. До вечера у нее настрой точно бы поменялся. Прогнала бы нас и слова не сказала.

Вера – дочь Шурыгиной – сообщила, что ее мама всю жизнь служила в одном небольшом, прямо сказать, захудалом театре, храня незыблемую верность его руководителю.

– Точно знаю, что между ними на протяжении долгого времени существовали романтические отношения. Но моим вторым папой Граф Анатольевич так и не стал. А вообще меня вырастила бабушка. Мама вечно была то на гастролях, то на премьерах, то еще где-то. Да и в быту от мамы не было большой пользы. Она не могла бы подать мне хорошего примера. А вот бабушка все умела. И окна отмыть так, что они весь год потом сверкали. И пироги испечь, что впору хоть самому царю на стол подавать. И шить умела. И вязать умела. И вышивала очень изящно. И всему этому она меня научила. Низкий ей за это поклон. От мамы я ничему, кроме как кокетничать с мужчинами, так и не научилась. Ну, и это уже кое-что.

В общем, друзья примерно себе представляли, с кем им придется иметь дело. С дамой эксцентричной и капризной. Даже за короткий период Шурыгиной уже удалось потрепать им нервишки. Потому что если сначала она звонила каждые десять минут, то за последние тридцать минут пути не позвонила ни разу. И хуже того, сама перестала брать трубку.

– У меня недоброе предчувствие.

– Точно. И у меня тоже.

– Сейчас приедем, а ее нет, ушла по своим делам.

– Или просто закроется в квартире на все засовы и не выйдет, чтобы нас тем самым за опоздание наказать.

И когда друзья поднялись к нужной им квартире, сначала так и подумали. Дверь была закрыта. И на их звонки никто не отвечал.

– Что же это такое?

– Капризная.

– Капризы капризами, но тут серьезное дело. Речь идет об убийстве!

И Саша постучал в дверь.

– Госпожа Шурыгина, – грозно произнес он, – мы не уйдем. Больше того, не откроете, мы такой шум поднимем, что соседи полицию вызовут. Вам нужен шум и полиция?

И Саша вновь забарабанил в дверь. Наконец Шурыгина ответила.

– Ах, тише, – произнесла она из-за двери, – у меня нестерпимо болит голова. Видимо, волнение сказалось не лучшим образом на моем здоровье. Я совсем разболелась.

Голос у нее и впрямь был больной. За считаные минуты Шурыгина совсем охрипла и разболелась. Встретила она гостей в просторном домашнем халате, в который закуталась до подбородка. Халат был парчовый, обильно расшит золотом. Такой халат впору носить падишаху из восточной сказки, а не пожилой питерской даме. Голова у актрисы была обмотана большой цветастой шалью, которая закрывала ей часть лица. Вдобавок на носу сидели темные очки.

– У меня разыгралась дикая мигрень, – простонала Шурыгина. – Дикая! Прямо умираю.

– Вам дать лекарство?

– Лучшее лекарство для меня в эту пору – спокойствие, тишина и полумрак.

Окна в квартире были зашторены, что создавало тот самый полумрак.

– Сядьте там.

И Шурыгина указала на стулья, стоящие вдоль стены. Сама она прилегла на диван, стоящий у противоположной стены. С такого расстояния лица Шурыгиной разглядеть было просто невозможно, виднелся один лишь силуэт ее фигуры. И Саша подумал, что дама она весьма крупная и при должном освещении эффектная.

– Ну, что у вас были ко мне за вопросы? – простонала Шурыгина. – Это насчет Игоря?

– Да. Мы считаем, что его хотели убить. И пытаемся понять, кому это могло понадобиться.

– Я видела Игоря страшно давно. Он был еще совсем крошкой. Бедный ребенок! Как это ужасно, появиться на свет за колючей проволокой.

– Что?

– А разве вы не знаете? Альбина – мать Игоря – была осуждена. Она отправилась на зону, несмотря на то, что была на тот момент беременна. И родила она своего ребенка в колонии, где отбывала свой срок. Разумеется, ребенка почти сразу у нее отняли и перевели его в специальный интернат, где он и воспитывался до освобождения Альбины.

– Мы этого не знали.

– Так знайте. Но Альбину я могу пожалеть. Уверена, она пошла на должностное преступление, чтобы у ее ребенка было все необходимое. Суриков ведь никогда не умел жить так, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Очень непрактичный человек был этот Суриков. Альбине пришлось взять заботу о материальном благополучии семьи в свои руки. И вот что получилось.

– А как же ее муж?

– Трофим? Он ничего не сделал, чтобы помочь Альбине и ребенку. Ничего! Когда я узнала правду, то поняла, что правильно сделала, порвав с этим человеком.

– Но мы знаем, Альбина освободилась и вновь вышла замуж. И по документам ее новый муж усыновил мальчика. Как это возможно при живом отце?

– Я не знаю. Возможно, Трофим не оформил отцовства.

– Но он ведь платил алименты на Игоря. Альбина получала от него деньги! Ведь получала?

– Какие-то деньги он ей присылал. Это правда. Но что эти жалкие подачки, когда Альбине была нужна поддержка совсем иного рода. В первую очередь ей нужно было сочувствие. Как она обрадовалась моему приезду! А ведь мы с ней раньше даже не были знакомы. Она умолила меня съездить в интернат, где содержался Игорь, чтобы навестить мальчика. Я купила бедному ребенку сладостей и машинку. Видели бы вы, как он в них вцепился. Малыш не был избалован подарками. Он радовался дешевым леденцам так, словно бы это самый лучший швейцарский шоколад.

И Шурыгина замолчала.