Этот род паблисити, разумеется, приводил — и сегодня приводит — к тому, что чем дальше, тем больше нацистский террор становился все отвратительнее, чем какой-либо иной в европейской истории. Даже в жестокости могут быть черты величия, если жестокость совершается с пафосом высшей, искренней решимости; если те, кто совершают жестокость, фанатично преданы своему делу—как это было во французской революции, в российской и испанской гражданских войнах. Нацисты никогда не демонстрировали ничего, кроме перепутанных, бледных физиономий изолгавшихся убийц. Систематически занимаясь пытками и убийствами беззащитных, они ежедневно торжественно уверяли всех и каждого, что никого и пальцем не трогают и что ни одна революция еще не совершалась так гуманно и не была так бескровна. Да, спустя несколько недель после начала кошмара был принят закон, согласно которому жестокое наказание ожидало и того, кто в четырех стенах своего собственного дома стал бы вести разговоры о терроре.

Само собой, нацисты вовсе не стремились по-настоящему скрыть свои кровавые дела. Скрывая их, они не достигли бы своей действительной цели — вызвать всеобщий ужас, растерянность и покорность. Воздействие террора, однако, должно было возрасти благодаря тайне, в которой он совершался, и той опасности, которой подвергался всякий, решившийся об этой тайне заговорить. Открытое обсуждение того, что происходило в пыточных подвалах SA или в концлагерях—с трибуны ли оратора или на газетной странице, — могло бы даже в

Германии привести к отчаянному сопротивлению. Тайно прошептанные, жуткие истории — «Будьте осторожны, дорогой сосед! Знаете, что случилось с X?» — беспроигрышнее ломали хребты и души.

Тем более что людей отвлекали и занимали — шел непрекращающийся хоровод праздников, посвящений и национальных торжеств. Началось все перед выборами с грандиозного праздника победы, «дня национального возрождения», 4 марта: марши и фейерверки, оркестры, барабаны и флаги над всей Германией; ^гглер, ревущий из тысяч репродукторов, клятвы и обеты—и все это несмотря на то, что было еще неизвестно: не принесут ли выборы поражение нацистам. На самом-то деле так и вышло: на последних выборах в Германии они получили 44% голосов (до того было 37%) — большинство немцев все еще голосовало против Гитлера121. Если учесть, что террор был уже в полном разгаре и левым партиям в последние, решающие недели фактически заткнули рот, то стоит согласиться с тем, что немецкий народ в основной своей массе вел себя еще вполне прилично. Но это уже не было помехой для нацистов. Поражение отпраздновали как победу, террор усилился, праздники удесятерились. Флаги целых две недели не исчезали с балконов и окон. Неделю спустя Гинденбург отменил старые цвета государственного флага, и нацистский флаг со свастикой стал «временным имперским флагом»—вместе с черно-бело-красным1.. И—снова—ежедневные шествия, торжественные митинги, благодарственные собрания в честь национального возрождения, военная музыка с утра и допоздна, чествования героев, освящение знамен и, наконец, в качестве апофеоза, безвкусное, напыщенное, помпезное (сущий балаган!) представление «Дня Потсдама»123: старый предатель Гинденбург стоит у гробницы Фридриха Великого; Гитлер в сотый раз клянется в верности неизвестно чему124; колокольный звон; депутаты торжественно проходят в церковь; опущенные шпаги, военный парад, машущие флажками дети, факельные шествия.

Чудовищная пустота и бессмыслица этих не прекращающихся ни на миг торжеств, разумеется, не входила в планы устроителей. Население нужно было приучить праздновать и «национально возрождаться», хотя бы оно и не видело для этого никаких оснований. Для всеобщего ликования хватало и того, что людей, не желавших принимать в нем участие,—т-с-с! — ежедневно и еженощно садистски пытали и забивали насмерть железными прутьями. Итак, мы будем с волками жить, и по-волчьи выть, и праздновать волчьи праздники, хайль, хайль!П5 Многим это пришлось по вкусу. Кроме всего прочего, в марте 2933 года стояла великолепная, солнечная, теплая погода. Окунуться в радостную толпу на согретой весенним солнцем площади и слушать торжественные речи об Отечестве и свободе, национальном возрождении и священных обетах — что же тут плохого? Уж во всяком случае это лучше, чем в пустой, холодной казарме SA получить промывание желудка с помощью насоса и резинового шланга.

Поначалу в праздниках участвовали из страха. Но, однажды попраздновав из страха, люди не хотели в дальнейшем праздновать только по этой причине —ведь это было бы пошло и достойно презрения. В дальнейшем они взвинчивали себя до надлежащего праздничного настроения. И это станет дополнительной, психологической, причиной победы национал-социалистической революции.

Конечно, для того, чтобы победа была полной и окончательной, понадобилось еще и многое другое: например, трусливое предательство вождей всех партий и организаций, которым доверилось 56% немцев126, 5 марта 1933 года голосовавших за них и против нацистов. Это ужасное и много определившее событие весьма мало отразилось в историческом сознании всего мира: нацисты не заинтересованы акцентировать на этом внимание, ибо тем самым ощутимо снижается ценность их «победы»; что же до самих предателей, то им и вовсе ни к чему помнить о собственном позоре. Однако только этим предательством и можно объяснить кажущийся необъяснимым факт: большой народ, состоящий не из одних трусов, без сопротивления отдался такому сраму.

Предательство было всеобщим, оно захватило всех без исключения, от левых до правых. Я уже рассказывал о том, как коммунисты за хвастливым фасадом «подготовки к гражданской войне» подготовили только своевременное бегство за границу своих высших функционеров!7.

Что до социал-демократического руководства, то предательство ими своей верной и слепо лояльной паствы, состоящей из законопослушных приличных маленьких людей, началось 20 июля 1932 года, когда Зеверинг и Гржезинский «избежали насилию». Предвыборную борьбу 1933 года социал-демократы вели ужасающим, унизительным образом, идя за нацистскими лозунгами и подчеркивая свое «гоже национальное направление»128. 4 марта 1933 года, за день до выборов, ««сильный человек партии» премьер-министр Пруссии Отто Брауниэ на автомобиле пересек швейцарскую границу; он заблаговременно купил домик в кантоне Тичино. В мае 1933 года, за месяц до запрета и роспуска™, социал-демократы дошли до того, что голосовали в рейхстаге за доверие правительству Гитлера™ и вместе с нацистами пели «Хорста Весселя». (В парламентском отчете значится: «Долгие, несмолкающие аплодисменты в зале и на трибунах. Аплодирует и рейхсканцлер, повернувшись к социал-демократам».)

«Центр», большая бюргерско-католическая партия, в последние годы собиравшая все больше и больше голосов протестантской буржуазии, созрела уже в марте. Благодаря ее голосам образовалось то большинство в две трети, которое на «законных» основаниях смогло передать правительству Гитлера диктаторские полномочия. Причем тогда руководил партией бывший рейхсканцлер Брюнинг. За границей это обстоятельство основательно забыто, так что в Брюнинге видят возможное избавление Германии от Гитлера. Но в Германии-то это никогда не забудут, и человек, который даже 23 марта 1933 года считал, что из тактических соображений можно заставить доверившуюся ему партию проголосовать за Гитлера, здесь в качестве антинацистского лидера попросту невозможен.