В «Канцтовары Цубаки» вдруг заявилась странная женщина.

Сначала я приняла ее за киноактрису. Высокая, элегантная, от лица просто глаз не отвести. Осанка, мимика, манера держаться — буквально все в этой женщине дышало поразительной красотой и ухоженностью высочайшей пробы.

«Может, на соседней улице снимают кино? — подумала я. — И звезда экрана в свободное время решила прогуляться по окрестностям и заглянула в „Канцтовары Цубаки“?»

Когда же я поняла, что все это мне просто снится, женщина посмотрела мне прямо в глаза и сказала:

— Я — сплошная кара́куля!

Она шагнула ко мне, и на меня пахнуло сладким букетом из ароматов персика, клубники, ванили и корицы одновременно.

— Кара… куля? — повторила я как попугай, ибо никогда еще такого слова не слышала. Какое-то редкое имя? А может, под этим мудреным словом скрывается что-нибудь неприятное — скажем, болезнь? Но зачем приходить с болезнями в магазинчик канцтоваров?

Пока я соображала, что на это сказать, женщина вздохнула и добавила:

— И поэтому у меня совершенно чудовищный почерк!

На вид ей было лет двадцать пять, максимум тридцать. Почерк человека — это он сам. Так мне часто повторяла Наставница. Дескать, посмотрев внимательно на чье-то письмо, можно понять, что за человек его написал.

Но я была уверена: эта красавица просто наговаривает на себя из скромности. Люди вокруг постоянно жалуются на свой почерк, а посмотришь — ничего страшного, просто у каждого свои индивидуальные особенности. Таких примеров сколько угодно!

— Я так и знала, что вы не поверите! — продолжала женщина. — Поэтому написала все пятьдесят знаков хираганы. Вот они… Мне очень стыдно, но вы непременно должны их увидеть! И тогда поймете, что у меня за беда…

Со слезами на глазах она сняла с плеча сумку, достала оттуда пакет. В каждом ее движении сквозили грация и достоинство. Я даже подумала, что подобной красоты можно достичь только чудом — например, если лебедя превратить в человека…

Но увы. От того, что я увидела, у меня действительно отнялся язык. Да что язык! Меня зашатало из стороны в сторону и замутило так, что едва не вырвало. Бедная женщина оказалась права. Настолько чудовищных и неприятных букв я не видела никогда в жизни.

— А ведь я старалась изо всех сил! — всхлипывала она. — Выписывала как можно красивее… Вот, посмотрите — это же первые буквы нашего алфавита! А, и, у, э, о…

Как ей можно помочь — я понятия не имела. Интересно, чем бы на моем месте утешила эту бедняжку закаленная в боях Наставница?

— Я налью чаю, хорошо?

Только спокойствие, решила я и вышла в подсобку.

Печка в «Цубаки» теперь наконец работала, да еще как. Отчаявшись что-либо починить, я решила задействовать древнюю цилиндрическую керосинку, которой Наставница пользовалась, когда меня и на свете не было, и на которой теперь кипятился огромный, всегда горячий металлический чайник.

Я как раз пополнила запасы чая с ю́дзу[58], поэтому тут же, плеснув кипятку, заварила его и разлила по чашкам для кафе-о-ле. Как же здорово, когда в холода можно заваривать чай, не отходя от кассы и не бегая на кухню вглубь дома…

Мы пили цитрусовый чай, и я снова, уже подробнее, слушала ее историю.

Эта женщина стыдилась показывать людям свой почерк. Для нее это было еще ужасней, чем оказаться на людях голой. Можно представить, чего стоило этой бедняжке собраться с силами и все-таки прийти сюда! Мне захотелось помочь ей. Очень уж искренне и растерянно она поведала мне свои страхи при первой встрече.

Звали ее Карэ́н.

— На самом деле там иероглифы «цветок» и «лотос» (花蓮). Но я никак не могу это написать красиво, так что пишу свое имя ката́каной, как иностранное… Да, моя ката́кана тоже каракули, но хотя бы не такой кошмар!

В первый раз в жизни я подумала: а ведь людям, умеющим писать красиво, даже неведомы адские муки тех бедолаг, чей почерк и вправду ужасен!

— Кем же вы работаете, Карэн-сан?

— Бортпроводницей. На международных рейсах, — прощебетала она. — Вообще-то я хотела стать школьным учителем. Но как представила, что придется писать своим почерком на глазах у детей… Нет уж, ничего у меня не выйдет, решила я, да и махнула рукой. Так и живу, стараюсь при живых людях вообще ничего не писать. А уж при покойниках… И на свадьбы потому не хожу, и на похороны. Когда приглашают, отказываюсь изо всех сил. Наверное, еще и поэтому… когда напрягаюсь, у меня буквы дрожать начинают!

— Ну еще бы! — поддакнула я. Ничего более подходящего мне в голову не пришло.

А что тут скажешь? День ото дня мы все реже пишем что-либо от руки. Наставница, упоминая об этом, всегда недовольно сдвигала брови. И тем не менее даже людям с такими проблемами, как у Карэн, иногда все-таки приходится писать рукой. В тех ситуациях, когда телефонные сообщения не спасают.

Карэн совсем помрачнела.

— На самом деле я хотела попросить вас… написать за меня кое-что. Дело в том, что матушка очень педантична во всем, что касается писем… «Матушка» — это моя свекровь.

Она тяжело вздохнула. Я молча ждала, что дальше.

— Родители постоянно беспокоились по поводу моего почерка. С детства занимались со мной, даже отправляли в коррекционную школу. Бесполезно. Скорее всего, у меня что-то с мозгом. Не могу укладывать знаки в определенные кем-то формы. Так что даже резюме за меня всегда писала мама. Ну, кое-как пережили ту бурю… А когда я встретилась с моим нынешним мужем, страшно напряглась. Потому что из-за моих каракулей меня уже не раз отвергали. И, чтобы не пришлось потом сожалеть, решила ему открыться. Показала, как я пишу, и спросила: ну что, ты готов жить с таким кошмаром? Вот с того разговора у нас все серьезно и началось.

— Значит, у вас очень добрый муж? — уточнила я.

Карэн смущенно улыбнулась.

— А он мне ответил, что в таком редчайшем и совершенном создании, как я, просто обязан быть какой-нибудь недостаток. И что я своим признанием, напротив, здорово его успокоила. Эти его слова просто спасли меня! Не хватало еще, чтобы из-за проклятого почерка рушилось семейное счастье…

— Да уж! С супругом вам повезло, — согласилась я.

Что еще тут сказать? Сегодня мужей, прощающих своим женам их недостатки, почти не бывает. Зато очень многие в ссоре разят своих близких именно туда, где всего больней.

— Только все упирается в матушку! — добавила Карэн и стиснула зубы. Слово «матушка» в ее устах прозвучало так, будто она от этой матушки отбивалась.

— С родной матерью у меня все отлично,