Мама сидела рядом с граммофоном. Волосы тщательно уложены в прическу «колокольчик», шею в два ряда обвивают жемчужные бусы. Я обогнул танцующих, а когда подошел к маме, она взяла у меня пластинки и сказала:

– Спасибо, Джимми.

– Какой у вас милый мальчик, – умилилась медсестра.

Мама кивнула, благодаря за комплимент, и начала перебирать пластинки.

Мимо прошли в обнимку два пациента. Мужчина был очень высокий, с длинными спутанными волосами. На нем был темный костюм, и вперед он смотрел полными слез, испуганными глазами. К мужчине прижималась хрупкая женщина, крошечная, будто колибри. Одета она была в стеганый халат, помада размазалась, а с губ не сходила безумная улыбка.

– Что будем слушать за ужином? – спросила мама. – Как насчет Элгара?

– Великолепно, – ответила медсестра. – У вас есть его торжественные и церемониальные марши?

– Я тоже сразу о них подумала, – согласилась мама.

Граммофон был покрыт каким-то материалом, похожим на крокодиловую кожу. На обратной стороне открытой крышки я увидел знак фирмы «Голос его хозяина» – маленькая белая собака с коричневыми ушами заглядывает в старинную медную граммофонную трубу. И снова я удивился, до чего же мой сон похож на явь.

– У моего мужа есть запись самого Малькольма Сарджента, «Сон Геронтия», – продолжила медсестра, явно желая доказать маме, что ее муж – ценитель хорошей музыки.

– Да, – грустно и мечтательно произнесла мама, – «Сон».

Тут я проснулся. Шум моря привел меня в чувство, и, повернувшись, я увидел лежащую рядом Джейн. И все же я до сих пор чуял запах духов матери. Вспомнил родительскую спальню и стеклянную бутылочку на мамином туалетном столике. На этикетке было написано «Шанель» и «Париж». Только когда умылся и оделся, наваждение начало понемногу рассеиваться, но окончательно оно улетучилось только после второй чашки кофе.

Первое, что я сделал, – просмотрел график дежурств в комнате сна. Мэри назначили в ночную смену. День прошел без особых происшествий, и в десять часов я спустился поговорить с ней.

Шагнул в подвал и увидел именно то, что ожидал. Мэри сидела за столом, придвинувшись как можно ближе к лампе, будто надеялась, что свет ее защитит. Она резко подняла голову, глаза были расширены от страха. Увидев, что это всего лишь я, Мэри облегченно вздохнула и расслабила напряженные плечи. Я подошел к ней, кожей ощущая присутствие в темноте спящих пациенток. Практикантка слабо улыбнулась:

– Здравствуйте, доктор Ричардсон.

– Здравствуйте, Мэри.

Девушка поспешно захлопнула открытую книгу и спрятала в ящик. Должно быть, опять пришла с молитвенником.

– Все в порядке? – спросил я.

Мэри кивнула:

– Хорошо.

Я сделал вид, будто изучаю записи, и сказал что-то о давлении Кэти Уэбб. Затем обошел кровати и вернулся к столу.

– Мэри, – начал я, – очень жаль, что вы нас покидаете.

Мэри заерзала на стуле.

– Это из-за моего жениха. Понимаете, он устроился на работу в Ипсвиче, вот я и хочу быть поближе к нему…

– Значит, вы помолвлены? – спросил я.

– Да.

– Не знал. Поздравляю.

Мэри пробормотала что-то, отдаленно напоминающее «спасибо», и отвернулась, не желая смотреть мне в глаза.

– И что же, это единственная причина?

Мэри опять повернулась ко мне.

– Причина чего?

– Вашего увольнения.

– Да.

Одна из пациенток застонала. Другая тоже издала стон, и два голоса слились в нескладном, протяжном дуэте.

– Видите ли…

Я умолк, жалея, что не продумал заранее, как поведу разговор. В голову приходили какие-то глупости. Нет, лучше сразу брать быка за рога.

– Мне кажется, дело не только в вашем женихе.

Мэри не ответила. Я заметил, что ее губы плотно сжаты.

– По-моему, вам здесь не слишком нравится.

Мэри помотала головой.

– Нет. Мне здесь очень нравится, доктор Ричардсон.

– Простите, Мэри. – Я развел руками. – Не хочу показаться назойливым, но не уверен, что вы говорите правду.

Мэри ответила не сразу:

– Сестра Дженкинс всегда была добра ко мне…

– Действительно. Строга, но справедлива.

Я улыбнулся, но взгляд Мэри оставался настороженным, а челюсти были плотно сжаты. Во всем облике практикантки чувствовался вызов.

– Вообще-то я не о сестре Дженкинс говорил. – Я взял карандаш, повертел в пальцах и положил на место. – О самой больнице. – Я поднял взгляд на угрожающе перекрещивавшиеся под потолком темные балки. – О здешней атмосфере. А она очень своеобразная, правда?

Подрагивающим голосом Мэри попыталась сменить тему:

– Как думаете, возьмут меня в Центральную Ипсвичскую больницу?

– Да, – ответил я. – Непременно возьмут.

Повисла неловкая пауза, и я решил выражаться еще прямее.

– Мэри, давно хотел вас спросить. Помните, когда я только приехал, мы с вами вместе выходили из подвала? Вы вскрикнули, а когда я обернулся, вы прикрывали рукой шею. Вы тогда сказали, что подвернули ногу, но это ведь была неправда? Вы соврали. Вас либо ударили, либо потянули за волосы.

Вид у Мэри был растерянный, испуганный.

– Послушайте меня, – продолжил я, стараясь не слишком давить на нее. – Понимаю, почему вы не хотите это обсуждать. Это вполне объяснимо. Боитесь, что вам не поверят или, еще хуже, объявят сумасшедшей. Но я верю вам. Пожалуйста, расскажите честно, что происходит. Я никому не скажу.

Мэри пристально посмотрела на меня – видимо, пыталась разгадать, каковы мои намерения и насколько мне можно доверять. Я очень хотел, чтобы она решилась заговорить, поведала мне все, и, казалось, как раз это Мэри и собиралась сделать, но тут дверь распахнулась, и в комнату сна вошла сестра Дженкинс. Я был так раздосадован, что чуть не выругался вслух.

– Доктор Ричардсон! Что вы здесь делаете?

Судя по интонации, старшая сестра давала понять, что мой приход в такой поздний час требует уважительной причины.

– Меня немного беспокоит Кэти Уэбб. Ее давление…

Сестра Дженкинс приблизилась ко мне, каблуки громко стучали по плиточному полу.

– И что же у нее с давлением? По-моему, все было в порядке.

– Оно немного низковато…

– Но в пределах нормы, правда?

– Действительно. Просто хотел проверить… исключить…

Сестра Дженкинс одобрительно кивнула.

И тут раздалось странное постукивание. Обернувшись, я увидел, как карандаш, который я только что крутил, катится по столу и падает на пол. Сестра Дженкинс наклонилась и подняла его. Положив карандаш обратно на стол, бросила строгий взгляд на Мэри. Практикантка немедленно извинилась: