— Никто во вселенной не сможет сравняться с вами, луноликая Русудан, — стал разуверять царевну Иосиф. — К чему завидовать славе красавицы из Багдада? Это все равно, если Итиль будет завидовать Багдаду. Пусть Багдад — столица столиц, но и Итиль великий город. Уверен я, что наш с вами род, царевна, будет более славен, чем род Аббасидов.

Царевна пропустила мимо ушей слова молодого бега про их род и ответила:

— Если вы любите меня, царевич, то докажете это. Я хочу, чтобы ожерелье Гюзель стало моим. Добудьте его для меня, и тогда вы, может быть, завоюете мою благосклонность.

Иосиф изумился:

— Взбалмошная дева! Багдад — это столица столиц! Как же я смогу упросить халифа Джафара — великого воина и поэта — отдать мне это ожерелье?! Ведь, как говорят люди, его любимая жена Гюзель весьма строптива и своенравна. Ни за какие деньги не согласится она отдать свое сокровище!

— Взбалмошная дева? — Презрительно посмотрела на молодого бега Русудан. — Как вы осмеливаетесь говорить о своей любви, если не способны достать для меня эту безделушку? Обманываете вы меня, и все ваши поползновения — не более как политический расчет!

Иосиф вновь покраснел.

— Не такая уж это и безделушка. Вы можете с таким же успехом приказать мне снять звезду с неба. Я могу попытаться, но вы сами понимаете, что это нереально.

Усмехнулась Русудан:

— Вот как? Мой воздыхатель ахсартагат Сослан, если бы только узнал о моем желании обладать этим ожерельем, сразу же отправился бы в путь. Любовь окрылила бы его, и верю, что он исполнил бы мое желание, потому что он — настоящий мужчина.

Тяжело вздохнул Иосиф. Поднял он на царевну свой страстный взгляд. Глаза его были воспалены, все в красных прожилках. Сейчас он понимал, что страсть к царевне может разрушить его спокойную жизнь, но теперь он еще больше хотел завоевать луноликую Русудан.

— Хорошо, будь по-вашему. У вас будет ожерелье Гюзель, и это докажет всему миру, что невеста наследника хазарского престола — самая красивая девушка во вселенной. А теперь извините, если вы не против, я покину вас.

Царевна кивнула, и Иосиф, крадучись, пошел к двери. Перед тем как выйти, он приостановился и сказал:

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы обладали этим ожерельем, но вы должны понимать, что нанесете мне тяжкое оскорбление, если и после этого отвергнете мою любовь. Я не потерплю этого!

Царевич сверкнул глазами и закрыл дверь, оставив девушку в раздумьях.

Она выиграла время, но что будет, если Иосиф и вправду сможет достать это ожерелье? Царевна вспомнила, что Менагем просил принять его сегодня вечером. Здесь, пожалуй, он мог ей пригодиться. Русудан подошла к окну и задернула шторы. В комнате стало темнее.

За окном закончилось провозглашение воззваний и жрецы подвели одетого в белоснежные одежды лжекагана с покрытым лицом к жертвенному камню, намереваясь заколоть его большим серебряным кинжалом и окропить жертвенной кровью четыре рога жертвенника. После этого это тело сожгут в раскаленной печи. Толпа одобрительно зашумела и засвистела. Начинался самый драматический этап ритуала всесожжения.

Русудан не хотела этого видеть. Она сидела в комнате перед шкатулкой с драгоценностями и смотрела, как переливался ласковым светом бриллиантовый крест. Ее мысли были сейчас в любимой Алании, где алдары танцевали чудесный симд — танец нартов, где в чаше Уасамонга не истощалось пиво и возносились молитвы к истинному Богу, где на снежных вершинах гор обитал благородный и гордый барс. Царевна молила Бога, чтобы ее возлюбленный почувствовал, как ей плохо на чужбине, чтобы пришел на помощь и спас ее:

— Сослан, любовь моя, где ты сейчас?

— Как смогу уйти отсюда, из моего родного ущелья, спокойно и без печали? Нет, все не так просто. Раненым в самую сердцевину души покину я эти горы. Слишком долгими были дни боли, которые я провел в стенах своей пещеры, слишком долгими были ночи бесконечного одиночества. Разве может кто покинуть свою боль или свое одиночество без сожаления? Немало воспоминаний разбросал я по этим холмам, слишком много их, рожденных моей печалью, бродят среди этих холмов, и я не могу уйти от них безболезненно, как от детей своих. Не шкуры овечьи снимаю сегодня, но собственную кожу сдираю с кровью своими руками. Не мысли оставлю я здесь, но сердце, размягченное жаждой и голодом, — пастух Куще прощался со своим ущельем.

Прошлой ночью, когда они, наговорившись вдоволь, легли отдыхать у костра, царевич незаметно ощупал грудь пастуха — старец Геор не солгал, Куще и вправду оказался файнаг фарстом — человеком со сросшимися ребрами. Немало удивился царевич — в глубине души он думал, что старец хочет просто заинтересовать его своим рассказом. Теперь он понял, что Геор был не только подвижником, но и правдивым мужем, которому можно доверять всецело. Стремление Иуане попасть на Арарат и увидеть чудо из чудес — ковчег великого Ноя, росло с каждым часом. Не просто же так он встретил в горах этого отшельника. Необходимо не только стремление всего народа, но и отдельного человека, чтобы благословение Господне пришло в обескровленную смутами Аланию. А часто бывает так, что от подвига единиц зависят судьбы целых стран…

Наутро Куще и Иуане вместе с отарой овец и оклемавшимся после боя с волками Буяном пошли к западному склону Ахсада, где в полуразрушенной сторожевой башне молился аланский отшельник. Геор уже ждал их с завтраком. После трапезы переполненный воодушевлением Иуане попросил у старца благословения отправиться в путь и тут же его получил.

Старец обещал приглядеть за овцами Куще, пока они будут ходить до Арарата:

— С Божьей помощью и быстрым Буяном я смогу справиться с твоей небольшой отарой. Тем более, как я понял, шайка серых хищников, что досаждала тебе, Куще, уже досталась в пищу грифам и орлам. Можете идти до Ноева ковчега спокойно. Ангелы-хранители да пребудут с вами во все время вашего путешествия и да завершится оно благополучно. Надеюсь, вы скоро вернетесь в Аланию и принесете с собой благословение Божье, которое Господь даровал некогда нашему праотцу Ною, — после этих слов старец словно призадумался о чем-то.

Иуане понял, что Геор хочет что-то сказать им, но не знает, нужно ли это делать. Царевич решил первым прервать молчание.

— Не сочти за дерзость мою просьбу, но вижу я, что думы одолели тебя. Не откроешь ли нам, о чем они?

Отшельник посмотрел на своих друзей и как бы нехотя ответил:

— Ты прав, Иуане, есть у меня на сердце невысказанные мысли. Раз уж ты спросил меня, я отвечу. В предгорьях Закавказья есть крепость, окруженная непроходимым лесом. Она построена еще во времена великой Зарины и отмечена на карте, которую я дал тебе, Иуане, красным крестом. Это своего рода предостережение, и вот почему: веками раньше в этой крепости был женский монастырь, ныне разоренный неприятелем. Но не запустели эти постройки, люди называют их ястребиной крепостью. Это потому, что там находится пригожая девица и старый ястреб, который сидит на шесте. Тот, кто из приходящих туда сторожит крепость трое суток, не засыпая, то, как говорят, получает от этой девицы все, что потребует, если только это желание праведное. Если кто-то бодрствует, как положено, далее заходит в крепость и видит там небольшой замок и сидящего перед ним на длинном шесте ястреба. При виде гостей птица начинает клекотать и размахивать крыльями. Девица выходит из замка, идет навстречу испытуемому и говорит: «Ты мне служил стражем в течение трех суток, поэтому все твои просьбы, если они честны, будут исполнены». Говорят, что так и происходит. Однако если у нее требуют что-либо неправедное, связанное с тщеславием, нецеломудрием или жадностью, то она проклинает просителя вместе с его родом, чтобы они больше никогда не могли быть почитаемы. — Старец немного помолчал. — Ястребиная крепость встретится вам по пути. Я не знаю, стоит ли вам заходить туда и проходить испытание.