В городе начали организацию сети госпиталей для эвакуированных, но в промежутке людей селили в общежития, по словам одного из крупных работников вологодской системы здравоохранения, напоминавшие вокзалы. В каждой комнате жило по несколько семей. Люди сваливали грязные тюки и чемоданы в кучу на полу около ведра с экскрементами или ночных горшков, а иногда на кровать, где спали и куда им приносили еду. Не было постоянных врачей – одна дежурная сестра на всех. Трубы лопались от недостатка тепла – острая проблема для всей страны. Один из работников системы здравоохранения писал:

Вшивость и грязь была большая, в связи с отсутствием санитарного блока, больных мыть было нечем и негде. Одна смена белья не могла удовлетворить, так как больные – тяжелые дистрофики, в 80 % случаев страдавшие желудочно-кишечными расстройствами, колиты, энтероколиты. Отсутствовали дезокамеры.

Не было кухни, душевых, ванной. Работники столовой не успевали регулярно кормить такое количество людей. Бо́льшая часть эвакуированных находилась в состоянии крайнего истощения. Тот же работник с состраданием отмечал:

Отсутствовали элементарные записи на больных. Я уж не говорю об историях болезни. На клочках бумажки была записана фамилия, без имени и отчества, без адреса, без указаний на возраст, без указаний кому сообщить о больном или о смерти больного, порой без диагноза, без подписи врача, без записи о времени прибытия больного и без указания на исход болезни: выздоровел ли? умер ли? Ничего не известно.

Врачи делали все, что в их силах – но: «Отсутствовало регулярное снабжение медикаментами, мединструментами и полностью отсутствовала хирургическая команда. При наличии большого числа больных с обмороженными конечностями и гангренами». Большинство вологодских больниц было так переполнено, что они не могли принимать новых пациентов. Больных «грузили в автобус и возили из госпиталя в госпиталь, пока какой-нибудь из госпиталей не сжалится и не примет больных». Когда люди умирали, «трупы лежали в сарае сваленные в кучу, без бирок. Установить, кто умерший, было невозможно, документы о смерти не оформлялись подолгу и трупы долго не захоронялись»[269]. Медики мужественно пытались спасти умирающих от голода ленинградцев, но тогда еще мало знали о принципах восстановления организма после голодания, а продовольствия в стране отчаянно не хватало[270]. Однако со следующей волной эвакуированных Вологда, как и Ярославль, справилась успешнее: количество госпиталей к тому времени увеличилось, эвакуированных прибывало меньше, а их состояние вызывало меньше опасений.

Особенно страшно было смотреть на вывезенных из Ленинграда детей. Директор московского детского сада при заводе № 45, в 1942 году принимавшего ленинградских детей, вспоминала:

Дети были совершенно ослабленные, без зубов.

Аничка Пасынкова, пяти лет, без зубов, маленького роста. До сих пор зубы плохо растут.

Гончарова Нина, мать ослепла на почве голода, ребенок был истощен, опух.

Дуркин Толя, полный рахит, опухший, без зубов, ему было четыре года, он не ходил. На протяжении года он стал ходить. Не было речи, – он стал говорить. На его глазах умер отец и две сестренки от голода. Он приехал сюда с матерью.

Сейчас все эти дети поправились, – с гордостью заключала она[271].

Такие же тягостные картины можно было наблюдать и в городах дальше к востоку. В апреле 1942 года в Киров ежедневно поступало 350–400 эвакуированных из Ленинграда, часто нуждающихся в серьезном лечении. Среди семидесяти подростков из ремесленного училища более половины так ослабли, что их пришлось перетаскивать с поезда на носилках; некоторые позднее умерли. Иногда местные больницы не хотели лечить эвакуированных, которым требовалось особое питание, и отправляли их обратно в эвакопункт[272].

Особенно тяжело напряженную дорогу переносили самые юные, больные и старики, о чем свидетельствует невероятный рост смертности в 1942 году – как среди взрослых, так и среди детей. В 1940 году в Вологде было зарегистрировано 2473 смерти, в 1942 году эта цифра подскочила до 13 737 человек. В Ярославле, где в 1940 году умерло 6872 человека, аналогичный показатель в 1942 году составил 16 337 человек. Отчасти смертность увеличилась за счет местного населения и объясняется тяжелыми условиями военных лет, но прежде всего за этими цифрами стоят умершие в дороге эвакуированные. В те месяцы, когда усиленными темпами шла эвакуация из Ленинграда, резко выросла младенческая смертность. За апрель – июнь 1942 года в Ярославле родилось 1388 детей, при этом умерло 900 младенцев в возрасте менее одного года, то есть на 1000 рождений в среднем приходилось 648 смертей. Большинство умерших младенцев родились в Ленинграде, хотя их смерть была зарегистрирована в Ярославле. В Вологде за тот же период было зарегистрировано 564 новорожденных и 423 младенческие смерти, то есть в среднем 750 смертей на 1000 младенцев, родившихся живыми, – эти ошеломляющие цифры опять же обусловлены высокой смертностью среди эвакуированных младенцев[273]. Когда эвакуированных из Ленинграда отправляли дальше на восток, аналогичная ситуация повторялась и в других городах.

Ответственных за эвакуацию и здравоохранение особенно беспокоили заразные болезни, такие как тиф, заболевания желудочно-кишечного тракта и детские инфекции, передающиеся воздушно-капельным путем, – наиболее серьезной из них была корь. Риск распространения подобных заболеваний в Наркомздраве осознали сразу, но из‐за стремительного наступления немцев и огромного количества перемещающихся с места на место людей контроля над соблюдением санитарных норм удалось добиться лишь в 1942 году. Однако система здравоохранения находилась в плачевном состоянии еще до войны. Индустриализация и массовая миграция 1930‐х годов привели к повсеместному перенаселению, что, в свою очередь, сказывалось на здоровье людей. В стране была велика доля туберкулезных больных, корь как причина детской смертности уступала только пневмонии. Неоднократно вспыхивали эпидемии тифа – заболевания с высоким риском летального исхода, переносимого вшами[274]. Мало у кого за пределами Москвы и Ленинграда в доме имелась уборная, и проблема уборки нечистот постоянно давала о себе знать. Туалеты во дворе, которыми пользовалось большинство городских жителей, убирали нерегулярно, и не прошедшие очистку сточные воды часто выливались на тротуары и улицы или просачивались в грунт. Даже в центральных регионах можно было пить только кипяченую воду. Многие страдали от дизентерии, легко распространявшейся и порой смертельной; из всех умерших за 1940 год в России городских жителей 3 % умерло именно от дизентерии. Острые желудочно-кишечные заболевания оставались главной причиной высокой младенческой смертности в Советском Союзе в довоенные годы[275]. В таких условиях необходимо было соблюдать хотя бы правила личной гигиены, но в большинстве городских домов отсутствовало водоснабжение. Люди ходили за водой с ведрами к водоразборным колонкам. В отдаленных районах воду набирали из колодцев, рек