Сэр Уильям внимательно слушал. Мне так хотелось поделиться с кем-нибудь открытием, которое я сделал для себя недавно, что я не выдержал и выложил ему все, как на духу. «Я понял, что Ассирия — она повсюду, — сказал я ему. — Это весь внешний мир: и тот, что лежит за пределами клетки, и тот, что умещается в пространстве клетки, с уютным домиком, забитыми доверху кладовочками, каруселями и — что существенно — с открытой дверцей. Ассирия находится там, где нам хочется быть. Где можно делать то, что захочется. Например, читать книги. А может статься, потом тебе откроется какая-нибудь совершенно другая, новая Ассирия… И может быть, тебе захочется тогда написать об этом… Но в конечном счете, все это не важно… Можно не делать ни того ни другого и все равно оставаться в Ассирии. Короче говоря, золотой хомяк, живущий в такой Ассирии, это…

— Свободно передвигающееся культурное домашнее животное, — закончил за меня сэр Уильям.

Я молча кивнул и удивленно посмотрел на него. Такая простая формулировка не приходила мне в голову. Хотя она, на мой взгляд, даже слишком простовата.

— Как бы то ни было, — продолжал я, — без людей тут ничего не получится. Вот почему мне так нужно установить контакт с мастером Джоном.

— Хм, — хмыкнул сэр Уильям. — Ну что же, ты почти у цели. — Он задумался. — Остается только надеяться, что твои усилия не будут напрасны.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что не все так просто. Ведь не забывай, что ты принадлежишь Софи. И она, естественно, хочет, чтобы ты жил у нее. Еще неизвестно, может быть, мастеру Джону придется тебя вернуть.

Когда я пришел к Энрико и Карузо, чтобы наконец поесть, то с удивлением отметил, что певуны подготовились к моему визиту. Они собрали весь валявшийся где ни попадя корм в одну кучку, переворошили опилки, чтобы не видно было мокрых пятен, но проблему запахов, конечно, этим не решили. Ну что поделаешь, придется с этим смириться.

Сэр Уильям запустил меня к ним в клетку и удалился. Энрико и Карузо сидели как приличные возле мисочки, которую они где-то откопали и даже кое-как почистили. В миске лежали листья салата и семечки.

Энрико изобразил некое подобие поклона и, сделав широкий жест лапой, сказал:

Я даже не успел собраться с мыслями, как из меня вдруг вылилось милое такое двустишье:

Энрико и Карузо радостно закивали. После этого последовало сольное выступление Карузо. Он поднялся и отвесил поклон, не лишенный некоторого изящества, что было даже удивительно, если учесть его комплекцию. Встав в позу, он продекламировал:

Я? На поэтический турнир? Нет уж, дульки! Поиграли — и хватит. Сколько можно.

— Все, братцы, кончаем эту музыку! Концерт окончен. Понятно?

Энрико и Карузо уставились на меня. Они как-то сникли и даже как будто уменьшились в размере. На них было жалко смотреть.

— Послушайте, ребятки, — начал я. — Вы тут все чудесно подготовили и думали, что мы сейчас устроим поэтический турнир, и уже заранее радовались этому. Но тут пришел я и все испортил. Кому это понравится? Я все, конечно, понимаю. Но поймите и меня. Эти ваши песни у меня вот уже где сидят! Неужели мы не можем хотя бы раз обойтись без них? Неужели вы хоть раз в жизни не можете вести себя как взрослые? Мы же с вами серьезные звери.

Парочка молча сидела и слушала.

Первым заговорил Энрико.

— Можем-то мы можем, только нам без этого очень трудно. Потому что, как бы это сказать, потому что это как-то… Потому что нам песня думать и жить помогает! — выпалил он.

— Ты пойми, — вступил Карузо. Вид у него был подавленный. — Ты пойми, песня — это наше спасение! Иначе такое в голову полезет! Что хоть вой!

— Да, — согласился Энрико. От волнения он ерзал на месте. — Да, мы это поняли, когда слушали твой рассказ об Ассирии. Ну, то, что ты рассказывал сэру Уильяму.

— Это нас потрясло, — признался Карузо. Я заметил, что признание далось ему с трудом. Казалось, будто он выдавливает из себя слова. — Ты не поверишь, но это так! Когда я услышал, я даже спросил Энрико: Энрико, брат! А где наша Ассирия?

— Неужели мы так и закончим свой век тут, в заточении? — с дрожью в голосе воскликнул Энрико. — Почему нам отказано в праве быть свободно передвигающимися культурными домашними животными?

— Разве наше жилище не говорит само за себя?! — подхватил Карузо с возмущением. — Это ли не образец чистоты и порядка?! Кто упрекнет нас в том, что мы некультурные?! Всякий, у кого есть глаза, скажет: да, это настоящая культура быта! — Голос Карузо дрожал. Еще немного, и он расплачется. — Конечно, не скрою, от нас попахивает, — со всхлипом продолжал несчастный. — Но разве мы виноваты в этом? Что мы можем поделать, если природа нас такими создала?

Карузо разразился рыданиями.

Вот не знал, что морские свинки могут плакать.

Но факт оставался фактом: Карузо плакал.

Вместе с ним плакал и Энрико.

— Мы такие же грызуны, как и все! — сказал он сквозь слезы. — Почему, почему к нам такое отношение? Как будто хуже нас никого нет на свете!

Теперь они рыдали оба. Причем в голос.

Нда… Ситуация… Я сидел, не зная, что делать. Бедняги, как они страдают! Ком подступил мне к горлу.

— Кхм, — откашлялся я. — Друзья мои…

Рыдания стали еще громче.

Хотя нет, не громче… Просто к ним добавились какие-то новые звуки. Какое-то бульканье, что ли… Или хрюканье… Это хрюканье все усиливалось и вдруг перешло в откровенный хохот. Эти паршивцы смеялись! Они заливались счастливым смехом, визжали как резаные, пищали… Они тряслись от смеха, как два жирных студня, и дрыгали от восторга лапами.

Убью! Сейчас я их уничтожу! Откушу им хвосты!

Нет, лучше уйти! Не связываться! Прочь отсюда! Спокойствие, только спокойствие! Так, медленно поворачиваемся и уходим из клетки. Хорошо, что сэр Уильям не запер дверцу.

Энрико и Карузо продолжали веселиться, не подозревая, что были на волосок от смерти. Я готов был убить их. С трудом я взял себя в руки и пошел к выходу. Я уже стоял на пороге, готовый навсегда уйти от этих мерзких тварей, но тут меня стукнуло. А мой ужин? С какой стати я должен отказываться от еды? Ведь не я же нарушил свои обязательства? Значит, я спокойно могу взять то, что мне причитается. Что мое — то мое.