Девушки увидели мужчину, сидевшего прямо на холодном асфальте. Улица была темной, ибо единственным освещением был тусклый свет из окон. Мужчина периодически вздрагивал, видимо, плакал. Около него лежали стеклянные пустые бутылки.

– Простите, с Вами все в порядке? – аккуратно дотронувшись до него, поинтересовалась Катерина.

Мужчина резко поднял голову. Его покрасневшие глаза, редкие брови показались девушке очень знакомыми.

– Боже, ты вернулась. Доченька! – упав и обняв ноги девушки своими дрожащими руками, воскликнул мужчина.

Прокуренный, но мягкий голос его отозвался чем-то приятным, каким-то воспоминанием этого дня. Клоун продолжал всхлипывать, сильнее прижимаясь к ногам Катерины.

На том месте, где только что сидел, или даже валялся, мужчина, склонив голову к земле, стояла, сгорбившаяся старуха с ужасными морщинами и обвисшими мочками ушей. Ее жесткие, огрубевшие пальцы держались за палку, такую же старую, как и она сама. Кое-где даже виднелся засохший мох. Ее бездонно-черные глаза смотрели с родственной мягкостью на прискорбного мужчину. Она за эти годы привыкла видеть такие случайные сцены, привыкла к его слезам, привыкла ко всему, что давала ему сама.

С Болью, такой настоящей, мужчина познакомился двадцать два года назад, когда его любимая дочурка умерла от рака, а из-за этого через пять дней умерла, не вынеся потери, и его жена.

Каждый день он приходил к дочери в больницу, переодевался в эту проклятую одежду клоуна и, подавляя слезы, веселил умирающее дитя. Она так улыбалась, так радовалась, когда в белоснежную палату, уставленную цветами и мягкими игрушками, впрыгивал веселый балагур-клоун, когда он, кривляясь, делал ей собачек из шариков, когда нарочно больно падал, только бы рассмешить своего любимого ребенка. А потом вечером он тихо читал ей сказки, целовал в лоб и уходил, когда она засыпала. Но ее не стало. От горя, от боли утраты, от пустоты внутри его бесполезного тела он решил, что посвятит себя тому, чтобы делать других хотя бы на минуту, хотя бы на секунду счастливее. По-настоящему несчастные люди постоянно стремятся сделать так, чтобы несчастными были только они.

– Мужчина, мужчина, пожалуйста, не плачьте

– Она так говорила, так говорила! – он выпустил ее ноги и взвыл прямо в небо, крича во все горло! – «Папа, папочка! Чего ты плачешь? Все ведь будет хорошо!»

Вены на его шее, рот и грудь были готовы порваться, только бы облегчить страдания хозяина. Безумные, несчастные глаза смотрели прямо в небо, казалось, прямо на бога, проклиная его за все: за эту жизнь, за потерянную семью, за это безумие, за все, чего он лишился в момент.

Девушки, не найдя ничего лучше, быстрым шагом удалились. Хотя знали, что он не последует за ними, слишком он был пьян и несчастен. На следующий день Вена потеряет одного замечательно и талантливого клоуна, погибшего в результате алкогольной интоксикации, но, может, оно и к лучшему.

– Боже мой, как мне его жаль, – говорила уже в номере Катерина, совершенно забыв и про свой дебют, и про аплодисменты, и про ранее незнакомое и безумно прекрасное чувство. Она помнила только эту человеческую дрожь, эти несчастные, полные горести и боли, отчаяния и злобы глаза, взывающие к милосердному небу.

– Каждому свое, – пыталась как-то утешить ее Мэг, – есть еще и намного хуже.

Катерина еще долго не могла заснуть: мысли играли в «вышибалы» и мячиком служил ее мозг. Он думала больше всего о этом несчастном, но заснула, все равно вспоминая свою ладонь, указывающую на таинственный горизонт.

***

Голова пронзительно болела, виски горели и бойко пульсировали. Тяжелые веки Катерины ни при каких условиях не желали подниматься. Безумно хотелось спать, словно в жаркий летний день, когда вы отдыхаете под огромным пушистым деревом, нежно и по-детски укрывшись его тенью. Приложив титанические усилия, она встала с кровати.

Погода на улице стояла соответствующая: солнце восседало за облаками, не желая контактировать с людьми, ветер на этот раз разносил не весенний аромат, а едкую пыль, деревья спали, совершенно не двигаясь, Дунай дремал вместе с ними, только изредка просыпаясь от надоедливых лодок.

Сегодня у них был по плану так называемый «Культурный день». Суть его состояла в посещении университета-партнера, выставки современных художников и архитекторов Австрии и пресс-конференция с неизвестным девушке писателем.

– Это точно нам надо? – сонно спросила Катерина у Мэг, когда они уже занимали свои места в автобусе. – Мы могли бы еще поспать.

Выглядела она, мягко сказать, не очень. Решив не заморачиваться, девушка надела простые темные штаны, темные кроссовки и абсолютно черное пальто, идеально подчеркивающее ее стройную фигуру.

Она как будто и не спала сегодня. Большую часть ночи она о чем-то думала, хотя ей так могло только казаться. Может, это просто был очень чуткий сон. Думала она обо всем подряд: о небе, усыпанном звездами, о горах, в которых она никогда не бывала, о маме, о том юноше с погасшими, но очень добрыми глазами, вспоминала клоуна, обнимающего смертельной хваткой ее хрупкие ноги. Миллионы мыслей проходили через ее голову и через секунду безвозвратно вылетали, будто солнечные лучи. Затем, уже ближе к раннему рассвету, она наконец почувствовала, что засыпает.

А еще вспомнила, что давно не разговаривала с родителями. Осознав, что скучает по нежному голосу матери и по быстрому, слегка невнятному говору отца, она пристыдила себя за безответственность и решила, что в ближайшее время обязательно позвонит им. Заснула она только тогда, когда на небе появлялись первые свидетели дня – почти прозрачные, необычайно легкие облака.

И вот сейчас она то дремала на мягком, несмотря на угловатость, плече Мэг, то устало смотрела в окно. Мимо проплывали огромные здания: замки, офисные центры, гостиницы, просто многоэтажные дома – но все это не особо привлекало девушку. Безусловно, снова и снова ее дух захватывало от такого сочетания старины и современности, стеклянных окон во все здание и острых каменных или кирпичных вершин домов, ровесников Генриха Четвертого. Но голова ее была занята иным: Катерина думала о своей жизни.

Начиная с самого детства. Когда еще были жив ее дедушка, она часто приходила к нему. Его голубые, слегка подслеповатые, но все еще яркие и блестящие, умные и безумно добрые глаза смотрели на нее сейчас сквозь время и пространство. Невольно она вспомнила его слова, которые он так любил ненавязчиво вставлять в любой разговор:

– Главное в жизни – заниматься тем, чем хочешь. Только этим еще и не причинять вреда остальным. Тогда ты точно будешь самой счастливой.

И он снова переключался на старую тему. Когда он умер, ей было всего ничего, лет восемь, может меньше, точно она, к сожалению, не помнила. Когда уже прошли похороны, мама сказала, что дедушка ей кое-что оставил.

– Что-то очень ценное, – интригуя, говорила она, – только я не скажу тебе, как он и просил, до шестнадцати лет.