Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Душа ее была теперь совершенно спокойна. Неизвестно где и неизвестно как обрела она утешение и совет в глухой час непроглядной ночи; быть может, она связалась с духами своих предков, того нечестивого и одержимого племени, что, покинув алтари старых богов, садилось на корабли и пускайтесь по свету, гонимое неведомыми страстями по неведомым улочкам среди неведомых варварских языков и наречий. Отец ее посещал храм Истинного Евангелия, мать пила. Аттические голоса пророчили Эме более высокую участь; голоса, прилетавшие издалека, из другого века, пели ей о Минотавре, что в нетерпении бьет ногами в самом конце подземного лабиринта; нежно шептали ей про тихую водную гладь у Беотийского побережья, про вооруженных воинов, что стояли молча безветренным утром, про флот, недвижно застывший на якоре, про Агамемнона, отвращавшего свой взор; говорили ей об Алкестиде и гордой Антигоне.
Восток светлел. В круговращении суток только первые, самые ранние часы остаются незахватанными людьми. В этой части континента встают поздно. Эме, застыв в экстазе, наблюдала, как бесчисленные статуи, едва мерцавшие в полумраке, начинают белеть, как все четче проступают их очертания, а серебристо-серый покров лужаек становится зеленым. Теплый луч коснулся ее. И тогда все близ нее и дальше по склонам, насколько хватало глаз, превратилось в пляшущее море света, в миллионы крохотных радуг и язычков пламени. Это дежурный в своей будке повернул рычажок орошения, и вода брызнула из бесчисленных отверстий укрытой от человеческого глаза системы труб. Появились садовники с тачками и садовыми инструментами и разбрелись по своим делам. День наступил.
Эме быстро спустилась по усыпанной гравием дорожке к зданию похоронной конторы. В приемной дежурные ночной смены пили кофе. Они взглянули на нее без всякого любопытства, когда она молча проскользнула мимо них: срочную работу выполняли здесь в любое время суток. Эме поднялась в лифте на верхний этаж. Там царила тишина и не было никого, если не считать накрытых простынями покойников. Она знала, где искать то, что ей было нужно, – широкогорлую синюю бутылочку и шприц. Она не писала прощальных писем, ни у кого не просила прощения. Она далека была сейчас от обычаев общества и обязательств перед людьми. Оба героя – и Деннис, и мистер Джойбой – начисто стерлись в ее памяти. Речь шла о ней самой и о божестве, которому она служила.
То, что она выбрала для инъекции стол мистера Джойбоя, было чистой случайностью.
Мистер Шульц подыскал на должность Денниса какого-то молодого человека, и последняя неделя, проведенная Деннисом в «Угодьях лучшего мира», ушла на то, чтобы посвятить его в секреты производства. Это был очень способный молодой человек, живо интересовавшийся что почем.
– У него нет вашей обходительности, – сказал мистер Шульц. – У него не будет вашего индивидуального подхода, но, думаю, свое жалованье он оправдает иным путем.
В день смерти Эме Деннис, отправив ученика чистить топку крематория, принялся было за уроки заочного курса для проповедников, который он получил по подписке, когда дверь конторы вдруг отворилась, и Деннис, взглянув на гостя, с изумлением узнал в нем человека, с которым был едва знаком и который был его соперником в любви, а именно мистера Джойбоя.
– Мистер Джойбой, – сказал он. – Неужели снова попугай – и так скоро?
Мистер Джойбой сел. Вид его был ужасен. Убедившись, что они одни, он начал всхлипывать.
– Эме, – выговорил он наконец.
Вопрос Денниса был полон глубочайшей иронии:
– Надеюсь, не ее похороны вы хотите нам заказать?
Вопрос этот вызвал у мистера Джойбоя неожиданный взрыв страсти:
– Вы знали об этом! Вы, наверно, ее убили. Убили мою детулю-роднулю.
– Вы с ума сошли, Джойбой.
– Она умерла.
– Моя невеста?
– Моя невеста.
– Сейчас не время для пререканий, Джойбой. С чего вы взяли, что она умерла? Вчера вечером она была жива и здорова.
– Она там, на моем столе, под простыней.
– Да, это, конечно, то, что ваши газеты назвали бы «только факты». Вы уверены, что это она?
– Еще бы не уверен. Она отравилась.
– Неужели? Жирножками?
– Цианистым калием. Сделала себе укол.
– Тут есть о чем подумать, Джойбой. – Деннис помолчал. – Я любил эту девушку.
– Нет, это я любил ее.
– Прошу вас.
– Моя детуля-роднуля.
– Я бы попросил вас не употреблять в нашем серьезном разговоре этих интимных и довольно странных эпитетов. Как вы поступили?
– Я осмотрел ее, потом накрыл простыней. У нас есть стенные холодильники, мы иногда храним в них незаконченную работу. Я спрятал ее туда. Он бурно зарыдал.
– А зачем вы пришли ко мне? Мистер Джойбой хрюкнул. – Не понял.
– Помогите, – сказал мистер Джойбой. – Вы виноваты. Вы должны что-нибудь сделать.
– Сейчас не время для взаимных обвинений, Джойбой. Позвольте лишь напомнить вам, что это вы официально помолвлены с ней. При подобных обстоятельствах некоторое проявление чувств естественно, однако не впадайте в крайности. Я, конечно, никогда не считал ее совершенно нормальной, а вы?
– Она была моя…
– Не произносите этого слова, Джойбой. Не произносите, не то я вас выгоню.
Мистер Джойбой принялся рыдать с еще большим самозабвением. Ученик Денниса открыл дверь и замер, пораженный этим зрелищем.
– Заходите, – сказал Деннис. – У нас клиент, который только что потерял любимое существо. На вашей новой должности вам придется привыкать к подобным проявлениям горя. Вы что-нибудь хотели?
– Я только хотел сказать, что газовая печь снова работает нормально.
– Отлично. А теперь очистите похоронный фургон. Джойбой, – продолжал Деннис, когда они снова остались одни, – прошу вас взять себя в руки и прямо сказать, что вам от меня нужно. Пока что я ничего не могу разобрать в этом семейном надгробном плаче, кроме каких-то мамуль, папуль и детуль.
Мистер Джойбой издал какие-то новые звуки.
– На сей раз это прозвучало как «доктор Кенуорти». Именно это вы хотели мне сказать?
Мистер Джойбой всхлипнул.
– Доктор Кенуорти знает?
Мистер Джойбой застонал.
– Он не знает?
Мистер Джойбой всхлипнул снова.
– Вы хотите, чтобы я сообщил ему эту новость?
Стон.
– Вы хотите, чтобы я помог скрыть от него?
Всхлип.
– Знаете, это похоже на гадание с медиумом.
– Крышка, – произнес мистер Джойбой. – Мамуля.