Едем туда, где нам самое место. Хиераполис. Город мертвых. Крупнейшее античное кладбище мира. По моей спине ползет ледяная ящерица. У нее крылья, у нее стальные челюсти, зовут ее ангел смерти. Только Геракл сумел единожды победить такую. Приползает, садится между лопаток, и греется, притягивая лучи Луны. Они вспарывают твою оболочку, и духи ночи вытаскивают твое психо. Верещит, сопротивляется, стонет, словно девчонка, солдатами пойманная в леске. А толку? Конец один. Ангелы, демоны, не разберешь, — все хотят поживиться, — тащат за собой нежное, призрачное создание, покинувшее тело, тащат к Луне. Низвергают оттуда в Аид. Трехголовый Цербер уже тут, как тут. Его отравили специальной приманкой для беспризорных собак в пригороде Бомбея, в рамках программы по укреплению гигиены в отсталых регионах развивающихся держав. Поэтому он зол. Рычит, скалится! Шерсть встает дыбом, совсем как у Сергея, когда я спрашиваю, где ночь провел. Что это я привязался? Что я вообще о себе думаю. Ничего, — шиплю, как гадкий лебедь, — за исключением постоянно преследующего группу трупа. С разрезанным горлом! Сергей сопит, отворачивается к окну. Приморские пейзажи сменяются равнинными, потом горами. Парочка вершин преследует нас, мчится лентой пейзажа за окном. Ждут мелочи, попрошайки! Не получите ничего… Горы становятся все ближе, а потом причудливо — чаще всего я употребляю в буклетах именно это слово — переплетаются с какими‑то руинами. Словно кто‑то подробил камни огромным кулаком. Бог в ярости. Вот камни становятся более правильной формы. Глядишь, и парочка гробниц попадется! Постепенно начинается Хиераполис. Унылой погребальной процессией растягивается он на несколько километров в гору, бежит узкой дорогой, образованной разбитыми мраморными плитами. Когда‑то белые, сейчас они цвета земли из‑за сотен тысяч грязных подошв, втиравших в камень свой пот отчаяния и страха. Слышу безмолвный вопль миллионов плакальщиц. Ошеломлен тяжестью погребальных носилок. Водитель высаживает в самом низу, разбредаемся. Наспех рассказываю туристам, что в Хиераполисе, кроме могил, есть и ворота императоров, и гробница апостола Филиппа, и… Вещаю солнцу, траве и ящеркам. На каждой грбнице — по изумрудной бестии. Приглядываюсь к огромным каменным коробкам. С торца — барельеф. Что‑то вроде нашей фотографии. Здесь лежит солдат, здесь пекарь, здесь мукомол. Кузнец, меняла, проститутка, безутешная мать, маленький ребенок, посыльный, фотограф, pr‑менеджер, еще солдат, еще, а вот и генерал, а здесь уже покоятся косточки знаменитого на весь регион ювелирного мастера. Кстати, о косточках. Заглядываю в гробницы, моргаю, привыкаю к темноте. Конечно, пусто. Весь Хиераполис пуст! Это оболочка гусеницы, чьи потроха сожрали ненасытные муравьи. Ни одного тела! Ни одной кости! Какой смысл во всем этом был? Какое глупое тщеславие… Почему люди не выбрасывают мертвые тела, как мусор? Ведь итог — пусть и растянется все на тысячи лет, — будет один и тот же. Свалка. Разрытые могилы, новые дома на месте старых останков. И поделом! Мертвые не имеют права отбирать у нас жилую плодащь. Полезную для производства, для развития экономики. Что толку с этих, античных, мертвецов, если от них даже пыли не осталось? Одни гробницы. Разве что, туристический аттракцион. Ползаю на четвереньках по внутренностям огромной могилы, склеп на целую семью, нет ни камешка, ни кусочка ткани, просто трава и земля внутри. Никакого страха. Так же безопасно, как изучать пустые ржавые сейфы где‑то в окрестностях свалки Москвы или Нью‑Йорка. Никакой магии, никакой тайны. Просто каменные коробки. И вот, как раз думая об этом, налетаю в темноте на что‑то теплое и живое. Дьявол! Нет, к счастью, это всего лишь он, Сергей. Да успокойтесь же вы, шепчет он мне. Зажимает рот рукой. Уверенной рукой, отмечаю. Гляжу на узкую полоску света, раскрытая дверь гробницы, и постепенно концентрирую взгляд лишь на ней. Убийца это действительно я, шепчет Сергей. Прощаюсь с жизнью. Уж больно крепка, больно уверенна его рука, зажимающая мне рот. Другая с ножом уже у глотки… Мычу, дергаюсь. Да заткнитесь же вы, шепчет Сергей. Даете слово молчать? Тогда отпущу. Пожимаю плечами. Как я могу дать слово, у меня же рот закрыт. Отпускает. Отхожу потихонечку вбок. Вроде бы, ножа нет. Сергей грустно просит меня выслушать его, подняться с ним на свет божий. Соглашаюсь. Оттуда легче будет убежать! Выходим из гробницы, лезем на ее верх. Сергей подсаживает, помогает подняться. Отмечаю, как он силен и ловок. Это не форма, как у меня. Содержание! Усаживаемся по‑турецки на самый верх могилы, ликийский период, кажется. Вид открывается фантастический! Пара километров, усеянных каменными гробами античности, вдалеке белеют травертины Памуккале, но сегодня мы туда не попадем, так что сосредотачиваюсь на Хиераполисе. Бродят люди, муравьями обсасывающие энергетику мертвых. Туристов немного. Всех тянет к термальным источникам. Оно и к лучшему, печально говорит Сергей. С удивлением вижу, как за его плечами появляется что‑то серое, перистое… Да, я не ошибся, это крылья, говорит Сергей. В доказательство хлопает ими, распрямляет, поднимается в воздух, делает пару кругов, усаживается… нет, даже не усаживается, а опускается медленно, словно зависший вертолет. Молчу, обалдевший. Сергей наливает нам чая из термоса. Он неаутентичный турецкий, поэтому заварен правильно, и я пью его с удовольствием. Значит, у него крылья, не знаю я с чего начать. А что, обиженно парирует Сергей. Люди рождаются с синдромами Дауна и аутизма, с волосами белыми и черными, глазами синими и карими… Прошу остановить лекцию по мультикультуризму. Не в московской школе для мигрантов, все‑таки! Сергей оживляется. Между прочим, у них в Звенигороде — Зеленограде? — никаких проблем с мигрантами нет. В магазинчике в доме, где он живет, работает азербайджанец, двор метет таджик, почту разносит узбек, все живут дружно, как в Советском Союзе, все уважают друг друга. Слава Собянину! Слава Путину! Слава «Единой России»! Ну хорошо, спрашиваю, а какое отношение ко всему этому… Видите ли, снова поникает Сергей, и крылья его опускаются вниз, словно перебитые, у него есть серьезные основания предполагать, что он — ангел смерти. С самого детства! Еще когда полезли эти чертовы крылья! Он сразу же, — едва проклюнулись, — почувствовал острую потребность отправлять людей туда, где их ждут. В смысле, убивать? Ну, морщится Сергей, можно и так сказать. Ничего себе, восклицаю. А почему тогда не гуманным каким‑нибудь способом. Укол, снотворное, я не знаю, что там еще? Между прочим, — возражает Сергей, — он убивает людей по обряду, который используется кочевниками, сейчас так режут жертвенный скот мусульмане и иудеи. И что? А то, что делается это очень острым ножом, который перерезает артерии моментально, и жертва не чувствует боли. Если животное мучилось, его нельзя есть. Так что он, Сергей, отправляет людей на тот свет вполне безболезненно. Как бы ужасно это не выглядело! О, уж поверьте, выглядит это вполне ужасно, подтверждаю я. Вспоминаю всех тех несчастных, что находили в отелях, по соседству с которыми мы жили. Синие ткани. Черные сосуды. Еле сдерживаю тошноту. Запиваю чаем. Сергей рассказывает дальше. В общем, некоторое время он чувствовал себя изгоем, не таким, как все. А потом наткнулся на книжку «Легенды и мифы Древней Греции». Знаю ли я? Читал ли я? Бог мой, да я эротические рассказы оттуда до дыр зачитал. Ну, ему достался вариант для средней школы, так что обошлось без эротики. Читая легенды Эллады, Сергей понял, что он — ангел смерти. И что убивать не просто прихоть, а настоящий долг. Кто‑то Обязан переправлять людей в мир мертвых. Ведь они, когда настает их час, в любом случае умрут. Парки порвали нитку. Все. Финита комедия! Все сделали они, три вредных старухи — обращаю внимание, что на барельефе под нашими ногами Парки и изображены, — а Сергей лишь передает приглашение. Приносит билет. Его дело — освободить душу. Отправить ее в путешествие. Можно сказать, он — гид из мира мертвых. Причем гид на трансфере. Его дело — встретить, и проводить из аэропорта (тело) в отель (ад). Что там будет дальше, разберутся уже в центральном офисе компании. Каково, а?! Но определенную логику в его словах нахожу. Сергей добреет, улыбается. Вновь подлетает от радости, порхает, словно голубок, того и глядишь, в рот ветвь оливы сунет. Осматривается, выискивает Арарат поблизости. Ничего, и могила сойдет! Вновь присаживается, наливает мне чай. От жары, Солнца, древностей, я ошалел настолько, что уже и не боюсь. А ведь причины есть! Спрашиваю, глупо посмеиваясь, уж не меня ли он сейчас отправит безвозвратным трансфером в отель под землей. Нет, машет рукой Сергей, сдержанно, стыдливо посмеиваясь. Ох уж, эта улыбочка москвича! Едва он вам ее покажет, бегите, сломя голову. Иначе вам ее и правда сломают. Особенно, если ваш москвич — ангел смерти. Нет, он не получал приказа меня убить, объясняет Сергей. А, так это приказы, расслабляюсь. Голоса из электроприборов, шапки из фольги, все такое? Нет, терпелив и снисходителен Сергей, все гораздо тоньше. Он просто Чувствует это, как чувствуют землетрясение животные. Приближаясь к человеку, Сергей понимает — буквально, будто воду теплую потрогал, или холодную, уж кому как повезло, — жив человек, или мертв. Во втором случае все просто. Надо помочь душе покинуть тело. Антика в чистом виде, восхищенно присвистываю. Сергей краснеет от неожиданного комплимента. И скольких он э‑э‑э освободил, интересуюсь? Если считать первые опыты со школы, то примерно… Секундочку… Сергей тянет руку за спину, как будто йогой хочет заняться, вытаскивает из‑за плеча крыло, показывает. Оно все в зарубках. Считаем по вертикали, по горизонтали. Сто на семьдесят. Семь тысяч человек! Глазам своим не верю. Да ты на целый Хиераполис нарубил народу! Правда? Сергей снова краснеет. Мы же уже на ты, спрашиваю запоздало. Конечно, конечно, машет он руками и крыльями. Ну, так что же, теперь идем, интересуюсь. Нет, еще не все, грустнеет Сергей. Все дело в том, что… в общем… Смелее, подбадриваю! Короче, настал его час, признается мне Сергей. Он ведь ангел смерти лишь для смерти, а для смертных типа меня он — обычный человек. Тиски сжимаются. Кольцо суживается. Гончие все ближе. Задыхаюсь в штампах, как в облаках, куда вдруг поднялась могила, на которой мы сидим. А может, это облака спустились пониже. Такая интересная история, как не послушать! Сергей многозначительно оглядывается. О чем он, спрашиваю. Помню ли я того якобы турецкого ремесленника, который жаждал отобрать у Сергея кувшин, вылепленный в ходе экскурсии в аутентичную турецкую мастерскую городка Аванос? Да… А того смышленого пацана‑официанта в Дальяне, что все норовил стибрить кусок глины, где рука Сергея отпечаталась? Ну… начинаю понимать кое‑что. Девчонку‑официантку в Дидиме, чертовку, которая сначала подала жирное блюдо без вилки, а потом норовила вытащить с колен Сергея салфетку, которой он вытирал руки после этой баранины? Сергей перечисляет. Да, киваю. За ним уже в открытую подсматривают, парочка «хвостов» преследует по пятам на каждом курорте, жалуется Сергей. Сдержанно сочувствую. Но неужели… Что? Он ведь ангел смерти, и, следовательно, вполне мог бы… Ах, нет, друг мой, досадливо машет рукой Сергей. Все дело в том, что он еще и человек обычный. Я что, невнимательно слушаю? Тут глаза его сверкают такой нечеловеческой злобой, что мне плохо становится. Взгляд обреченного гладиатора в узкую прорезь шутовского шлема. Извиняюсь. Он успокаивается, молча пьет чай, подергивая губами. Свет солнца падает на арку за нами, в нее проводили колонны войск, встречавших императоров. Вдалеке тысячей разбитых зеркал из голубоватой бронзы сверкают бассейны и лужицы Памуккале. Идущие на смерть приветствовали ее. Сергей объясняет, что убить его так же легко, как и любого другого. Посадить в тюрьму. Навечно. Представляю ли я, какая это мука? Зависит от тюрьмы, отвечаю. Ловлю вдалеке белоснежную фигурку Насти, она ведет туристов, вот умница. Машу рукой издали. Провожаю взглядом. Натыкаюсь на внимательные глаза Сергея. Они теперь серые, а были зеленые. Ну так, чего же он… спрашиваю робко. Людей за ним отправили еще из России, а в аэропорту Анталии они передали его турецким легавым, рассказывает Сергей. Так что он сразу понял, что это путешествие будет для него последним. За ним следовали весь путь. Возьмут не сегодня‑завтра! Он не даст заточить себя в клетку, как хомяка какого‑то. Нет! Хлопает кулаком по колену. Он, Сергей, отправляет в Аид самого себя. Все, что ему для этого нужно — просто прыгнуть вниз головой с травертина. Сделать вид, что случайно оступился. А почему случайно? Во‑первых, страховка. У него семья, дети! Во‑вторых, он давно и исправно посещает церквушку их района. Там служит отменный батюшка! Ученик самого преподобного Меня! Слыхал я о таком? Обсуждаем несколько минут perestroyka и glasnost, съезды народных депутатов, козла Горбачева, который развалил такую страну, вспоминаем молоко в стеклянных бутылках, очереди за хлебом — которые спровоцировал козел Горбачев, чтоб ему пусто было, — газету «Правда», свежее пиво в киосках. Возвращаемся к теме. В общем, как православный, как семьянин, маньяк Сергей, — зарезавший семь тысяч человек — не может позволить себе покончить с жизнью. Официально. Де факто он это сделает, но, по сути, по вынуждению. Как христианин, которому Нерон велел перерезать себе вены. О, времена, о нравы! Слушаю с изумлением. Еще чуть‑чуть, и окажется, что виноваты все вокруг, кроме него. А разве не так? Это правда! Сергей сетует на несовершенство законодательства, на некоторые проблемы юриспруденции в области эзотерики и энергетики, полей и ауры. Если бы все знали, что знает он! Да люди бы ему памятники ставили, говорит он, глядя на статую ангела смерти с крылышками на сандалиях — жалкий плагиатор спер их у Меркурия, — чернеющую вдали на одной из гробниц. Увы, мир глуп и ограничен. Он, Сергей, уходит непонятым. Так, говорю. А в чем же заключается мое участие, кроме… Ему нужно было выговориться? Друг мой, смеется Сергей. Когда молча говоришь со Смертью, в болтовне не нуждаешься. Он хочет, чтобы я помог. Каким образом? Дело в том, что инстинкт самосохранения присущ и демонам. Падая с горы, он непременно распрямит крылья. Взлетит. Не сможет, в общем. И моя задача состоит в том, чтобы отрезать крылья. Сам‑то он не может, они за спиной. Похлопывает своими крылатыми культяпками. Хлоп‑хлоп. Смотрю, озадаченный. А как же… Они режутся легко, как глотка. Легко тебе говорить, приятель! Ну, хорошо, а почему выбрал он именно меня, а не кого‑то еще. Все просто, обрадованно восклицает Сергей. Во‑первых… Видно, что он работает где‑то в конструкторском бюро. Или в финансах. Во‑первых, в‑о‑вторых, в третьих. В сотых. В семь тысячных. Нож мелькает, глотки исторгают литры крови. Земля чернеет. На ней растут гробницы. Светлые, мраморные, словно боровики. Со временем они темнеют, рассыпаются в прах. Листья наверху шумят. Это не дубы, а кипарисы. Их разводят тут на могилах, как рябины — в Молдавии. Зимой на ветвях сидят вороны. Кушают ягоды. Терпкие, крепкие, морозные. Шуршат внизу ящерицы. Они едят мысли мертвых. Возвращаюсь к мыслям о Сергее. Тот распинается. Во‑первых, я все‑таки гид компании и в мои обязанности входит исполнение всех надобностей и нужд клиентов. Даже если речь идет о помощи в добровольном самоубийстве! Во‑вторых, — тут он подмигивает, — рыбак рыбака видит издалека. Гляжу на якорь на гробнице через дорогу. Христианин или моряк. Тупо переспрашиваю. О чем это он? Разве я не понял, ехидно спрашивает Сергей. Ведь я такой же ангел смерти, как и он, разве что, крыльев у меня нет. Скольких я отправил на тот свет в этой поездке? Уверен ли я вообще, что кто‑то отсюда вернется? Протестую. Сергей неумолим. Да все же видно, как вон тот отель в низине у Памуккале. Вся группа обречена, я провожаю их в последний путь. Такой же гид смерти, как и Сергей. Просто я сопровождаю и в экскурсии. Вяло протестую снова. Сергей не принимает никаких возражений. Напоминает, что если я откажусь ему помогать, он просто‑напросто сдаст меня полиции, когда его будут «колоть». И тогда прощай мир, прощай побережье, прощай солнце и, — снова подмигивает, сволочь этакая — прощай, Анастасия. Хлопает крыльями. Возбужден. Откуда‑то дует сильный ветер. Он холодный, пахнет подземельем, сыростью… Так и есть, подтверждает Сергей. Это ветер Аида. Он здесь ни разу не был, но уже чувствует. Разве я не понял до сих пор? Хиераполис — вход в ад, где‑то лает Цербер, и вот уже между сторонами холма не плиты серого от времени мрамора, а свинцовая река. По ней плывет лодчонка, гребет старик, во рту у него монетка. Это лира, оставленная Харону на чай. Аутентичная турецкая Лета. Не приведи господь коснуться воды рукой. А если переправишься, то забудешь все на свете. Попадешь в рай. Афродисиас. Кстати, он бы просил меня — хлопает Сергей крыльями откуда‑то сверху, — переправить его прах в Афродисиас. Я великолепно описываю! Настоящий рай! Он просит меня развеять пепел. Да что я вам, пожарная команда, что ли?! Нет, Сергей ничего не желает слышать. Он требует, он настаивает! Иначе… Шантажист! Ладно, хватаю нож. Прошу опуститься на колени, подставить спину. Я, все‑таки, не каждый день члены ампутирую. Прицеливаюсь, неумело втыкаю нож под лопатку. Сергея кряхтит, на глазах слезы. Но терпит! Вот как велика сила смерти! Жажда смерти! Браво! Воодушевленный, налегаю на рукоятку, и вырезаю мясо вокруг сустава, на котором держится крыло, по кругу. Ложусь всем телом. Хруст, сдавленный вопль. Есть! Одно крыло валяется, кровь течет по спине из дыры. Почему‑то собрались грозовые тучи. Сергей сдавленным голосом подбадривает. Просит продолжать. Напоминает, что погода в Хиераполисе, — как в еще одном городе мертвых, Санкт‑Петербурге, — постоянна в своей переменчивости. Оглядываюсь. Никакого, кроме нас, и десятка тысяч могил. Вырезанные фигурки безутешных вдовцов, сирот, беспристрастных покойных… все застыли вокруг музейными экспонатами. Стекол и концентрированного освещения не хватает. Принимаюсь за второе крыло. Оно чуть больше левого — все по законам природы, подтверждает Сергей, — и повозиться с ним приходится дольше. Но все проходит безболезненнее как для Сергея, так и для меня. Мы отлично сработались. Настоящая команда! Предлагаю принять участие в тимбилдинге, когда встретимся на том свете. Увы, мой друг, поясняет Сергей, морщась, и потирая спину, настоящий Аид никакого отношения к христианским сказочкам о загробной жизни не имеет. Мертвые — тени! Без смысла, надежд, утешения. Ничтожества! Презренные «никто», пришедшие из никуда и идущие в ниоткуда. Нет им надежды! Ежусь. Не все потеряно, утешает Сергей. Есть только один способ. Но он есть! Какой же? Стать героем. Только героев принимают в сонм бессмертных, только герои живут и после смерти. Я должен стать героем! В чем он мне и желает успеха. А теперь — пора. Ветер бросает нас с вершины гробницы к краю дороги. Как только не разбились?! Стоим как раз посередине дороги, справа — обрыв, под ним белеют травертины, еще ниже них — деревня, отели. Огромная лестница самой природы. Конечно, шлифовали люди. Все сделано за нас. Мы лишь добавляем мяту в коктейль. Порыв ветра бросает Сергея к краю. Я уже не задаю вопросов. Все понятно. Ветер прилетел за ним. Силуэт бедняги все прозрачнее. Вот так досада! Всю жизнь выискивал тех, кому Парки нить порвали, а сам этой участи не избежал. Почетный колбасник пошел на фарш! Поделом тебе, думаю. Держусь благоразумно подальше. Сергей оборачивается. Ну что же, пора прощаться, говорит обескрыленный ангел смерти, слабо улыбается мне, и обмякает. Его бросает с горы, я не слышу звука, но по коже моей словно проходится железная щетка. Даже краснею, кое‑где царапины. Это невидимый ангел смерти задел меня крылом! Настоящий, профессионал! Не жалкий дилетант типа моего Сереги. Слышу жуткий вопль. Это остатки группы бегут ко мне, глаза широкие, рты раскрыты. Прямо пехотинцы Брусилова во время прорыва. Особенно усердствует крымчанин. Настоящий мужик, ходит бочком, слова цедит, немногословен, все время шутит. А тут такая возможность! Как не показать размер яиц, как не помахать ими перед лицами собравшихся? Здорово, что они нас видели, думаю. Не будет вопросов насчет того, что парня кто‑то столкнул. Сам упал. Случайно, конечно, случайно. Подумываю подделать его подпись, получить деньги по страховке. В конце концов, он мне должен. Маньяк несчастный! Группа все ближе. Облака соединяются в сплошную грозовую тучу. В ней появляется дыра, аж с кулак Бога. Тот сует в нее свой огненный член. Это солнечный луч. В нем пляшет пыль. В ней танцуют черти Апокалипсиса, и даже женщина, что на тигре сидит, где‑то там хохочет. Сияют сапфиры. На могиле по соседству возникает бесноватый Иоанн. Он хохочет, глядя на затмение. На цунами. Тайфун. Ему, что ни беда, все на пользу. Это же во вред Блуднице! У ног старика плещется море. Это Хиераполис затопило водами Патмоса. Какая разница, если все равно все они заканчиваются на «ис», «ос», «ас». Группа оказывается в лодчонке. Спрыгивают на землю. До меня поздно доходит, что сейчас произойдет. Пытаюсь поймать кого‑то, расставляю руки, но, — как в проигранном матче, — лишь бессильно наблюдаю, как один прорывается и уходит от меня. Это крымчанин. Добежав до края обрыва, настоящий мужчина ведет себя, как и положено настоящему мужчине. Сгоряча наклоняется, пытаясь поймать упавшего товарища по путешествию. Какая глупость! Тот давно уже внизу, слетел вниз кровавой котлетой в панировке из пыли и камушков. Так и оставь его поджариваться на солнце! Но нет… Крепкий мужичок тянется вниз, — кому только храбрость свою показать хочет, — и, конечно, тоже не удерживается. Срывается. Летит вниз камнем. Вопит протестующе, эхо уносит крики в сторону моря. Они теперь понесутся над волнами с летучими рыбами. Станут прыгать дельфинами возле яхт с туристами. Прятаться в гротах Кекова. А он все вопит. Я даже знаю, почему. Его время еще не пришло, а он позволил себе умереть. Понятно теперь, почему жертвы Сергея принимали смерть так покорно. Они, — как и он, — Знали. Гляжу на застывшую от ужаса жену крымчанина. Трогаю лицо. Облизываю пальцы. Так и есть. Обернулась соляным столбом. Оттаскиваю оставшихся туристов от обрыва, усаживаю на камень. Всех бьет, словно в лихорадке. Вырываю у Насти рацию, взятую на входе у охранников. Тычу в кнопки. Да, осведомляется недовольный голос молодого турка. Наверняка, порнуху смотрел! Или с девчонкой из Киева в чате для любовников переписывался! Беда, беда, у нас беда, сигнализирую. Покойники! А где вы, спрашивает. В Хиераполисе, говорю я. Ну и что тут такого, говорит недовольно он. Тоже, удивили! Хиераполис это же кладбище, а покойники на кладбище — это естественно.