…По дороге в гору тащусь за группой новозеландцев. Становится понятно, почему они до сих пор колония. А еще — австралийцы и канадцы. Эти — хуже всех. Гогочут, интересуются у гида, есть ли тут киви. Бедолага‑турок спрашивает, зачем им эти кислые, невкусные, зеленые плоды? Взрыв хохота. Он лучше поведет их на ферму, где выращивают съедобные кактусы, всякие другие вкусности, которые они не пробовали. Нет, им позарез нужен киви! Снова хохот. Пристраиваюсь за идущей навстречу группой китайцев. Влекомый ими, захожу на площадку на возвышенности, аккурат под воротами Домициана. Не сразу понял, что происходит. Китайцы орлами расселись на мраморном сидении. Что такое? Ба, это же старинный туалет. Античный туалет! Здесь подогревали мраморные сидения своими мясистыми сраками рабы из Египта, их специально кастрировали для этого, чтобы они набирали вес. Филейные части в особенности. Одной сракой такой раб мог обогреть три сидения для свободных римских граждан. Ничего не изменилось! Только места римских граждан на нагретых рабскими задницами сидениях заняли американцы, а мрамор теперь греют латиносы. Могли бы и мы, восточноевропейцы, но нас не пускают. Слишком много гонора, всяких мыслей о собственном достоинстве. Это все поляки! У нас, молдаван, ни капли достоинства нет! Так что я даже сажусь и грею сидение для маленького, очень важного китайца. У него золотые зубы, пачка купюр в футляре из‑под фотоаппарата, он весь напыщенный, вот‑вот взлетит в гору, будет играть в ладушки с Афиной Палладой, которая, — хоть и не любила местные земли, — все же гостила изредка по приглашению родственников. Стройная Афина. Моя жена — Афина, а Настя — Афродита. Ничем хорошим это соперничество не кончится, знал я. Для меня, разумеется. Между собой‑то сучки поладят! А кожу сдерут с меня. Бедный я, бедный Марсий! Не знаю, что и делать. Встаю с сидения для китайца, получаю пару банкнот, которые он, презрительно сощурившись, отстегивает белому дьяволу. Снимает штаны, садится. Группа гогочет. Гиды улыбаются. Они привыкли. Восточный человек — материальный человек. Ему важно потрогать, ощутить. Он поверит в воскресение, лишь когда вместе с Фомой вложит персты. Фома и был китаец! А может, он из Южной Кореи? Трудно сказать, я уже запутался в угле разреза. Грею место для еще одного китайца. Потом меня прогоняют местные гиды, которые боятся конкуренции, боятся потерять заработок. Выхожу на центральную улицу античного Эфеса. Теряюсь в толпе, настоящий Вавилон сегодня здесь. Ступаю на брусчатку, и понимаю, что не пил уже почти неделю. Вот отчего все мои неприятности! Но где найти спиртное под открытым небом древнего города? Торговец винной лавки уже пять тысяч лет как мертв, а его амфоры пусты и пахнут гнилью. Оттуда выбираются пауки, они жадно пожирают внутренности пьяниц, умерших в подвале. Внутренностей нет. Одна лишь труха. Пауки давятся, взлетают к небу золой. Плачут вдалеке античные дети. Каждому из них положен аккуратный мраморный гробик, из тех, что я буду продавать в Сирию со своей новой подружкой. Вспоминаю про нее. Какое унижение! Стенаю сквозь зубы, кто‑то даже бутылочку воды и глицерин протягивает. Уж не сердце ли? В жару нередки случаи, когда туристам становится плохо на этих людных площадях, говорит гид, обводящий мимо меня толпу пенсионеров, по виду русских. Словно достопримечательность показывает. Сижу в тенечке, прихожу в себя. Господи, я ведь даже не переспал с ней, и потерял теперь и любовницу! Ну, что за жизнь?! Мимо проходят три румынки. Одна из них спрашивает у меня дорогу к парковке. Машу рукой неопределенно. Видишь, весь мир знает румынский язык, говорит она подружке, даже не предложив мне помощи, не поинтересовавшись самочувствием… Румыны! Бессердечнее нации нет на свете! Только и делают, что кого‑то вырезают, оккупируют, аннексируют. Разве не они перебили всех своих евреев во время Второй Мировой войны? И теперь их хватает совести ездить, как туристам, по местам эллинистических еврейских поселений? Негодую, чувствую прилив сил. Встаю, опираюсь на колонну. Суровый бородач в фартуке просит меня двигаться поаккуратнее. Приятель, колонна стоит кучу денег. Извиняюсь, отхожу от мраморного столба с тремя бороздками, который стоит целое состояние, и высечен древним мастером, без сомнения, Парацельсом. То есть, Праксителем, тысяча извинений. Бородач спрашивает, турист ли я? Уж очень рожа у меня подозрительная. Приходится признаться, что я ни то, ни се. Туристом уже быть перестал, а гидом еще не наловчился. Мускулистый мастер смеется, он похож на Гефеста, будь тот ремесленником завода в Эфесе. А он и был! Мастер подмигивает мне, предлагает посетить древнюю мастерскую. Она прямо в античном склепе. Заходим, мой проводник зажигает масло в лампе. Требование ЮНЕСКО. Все должно быть аутентично. Бредем по закоулкам, выбираемся в просторное помещение, уставленное факелами. Дух захватывает! Тысячи Гефестов, сверкая белыми улыбками в темноте, рубят мрамор. Режут мрамор. Работают с мрамором. Вижу, как со стапелей сходят совершенно новые античные колонны. Прекрасные храмы Артемиды, Аполлона, Зевса, многих других, рангом пониже. Колонны из гранита, черного мрамора, белого мрамора, мрамора розового. Древние надгробия. Столы. Вазы. Даже мечи! Все новое, все только что со станка, мрамор еще теплый. Да что же это? Как, неужели я еще не понял, хохочет мой новый приятель. Да это же завод по производству аутентичных турецких городов! Они работают вот уже двадцатый год! Первым заказом был Фазелис, после этого пошли заказы крупнее, им даже Парфенон пришлось для греков делать. Постепенно набили руку, да и отдел маркетинга не дремал. Разработали настоящий складной античный городок. Амфитеатр, бани, канализация, центральная улица, колонны, памятники императорам и выдающимся гражданам. Невероятно! Хлопаю в ладоши. О чем‑то таком я уже догадывался, конечно. Да все догадываются! А что толку? Попробуй докажи! И места здесь такие красивые, что словно в оцепенение ввергают. Верно. Жму руку подмастерьям, прогуливаюсь с мастером, любуюсь древними кораблями, блоками античных домов, плитами для очередного вновь найденного храма в только что открытом античном городе. Есть модели для горной местности! Прибрежные! В прошлом году их завод произвел 96 процентов античных городов Турции и даже вышел на международный рынок. Читал ли я о новых находках в Чичен‑Ица? Римских особняках в Судане? Таинственном городе в Индии? Это все они, их мастера‑золотые руки. Недалек тот день, гордо говорит мне мастер, когда все древние достопримечательности мира будут производиться в Турции, турецкими мастерами и на турецком оборудовании. Аплодирую. Кузнец и резчик мрамора в одном лице пышет огнем, смеется искрами, сует мне в руку визитку, вырезанную на камне — кладу в карман, но камень рвет ткань, падает, разбившись, — хлопает по плечу. Гул многотысячного Эфеса из‑за шума инструментов и мерного дыхания горы почти не слышен. Как мне нравится вот этот особняк? Он дарит мне его! Серьезно? Да, я парень славный, явно не дурак, да и на турка похож очень! Оскорбленно отнекиваюсь. Моя семья из Сербии, Польши, Венгрии, Молдавии. Дружище, да мы там всех трахнули! Подумав, разражаюсь хохотом. Стоит ли лицемерить, когда встречаешь такого хорошего человека. Он спрашивает, есть ли у меня женщина. О, и не одна. Это проблема, лукаво кивает мастер. Достает маленькую сеточку из нагрудного кармана фартука, ведет меня в следующее помещение завода, делает маленький презент. Удивительная вещица, умиротворяет любую ведьму. Набросишь на кого, и опутает, словно железными цепями. Тут замечаю, что мастер прихрамывает. Показывает мне кузню. У огня — выковывая бронзовые наконечники римской эпохи, — обливаются потом пару рабочих. Прикованы цепями. Тут самое тяжелое место, объясняет мастер, работают штрафники. С радостью замечаю в одном из них моего Мустафу! Ага! Поработай‑ка, толстячок! Попотей хорошенько у адского пламени, фашист, шовинист, и развратник! Делаю вид, что не узнал бывшего гида, тот тоже отворачивается. Боится? Но что может случиться еще хуже того, что происходит с ним сейчас? Мы во втором цехе. Здесь все те новые достопримечательности, что произведены в начале горы, делают древними. Колонны опускают в смолы, завитушки с барельефов сбивают безжалостно молотками, отбивают губы и носы статуям, прекрасные бюсты калечат, раскалывая надвое, плиты дробят, портреты на гробницах затирают… Античные города в этом цеху старательно старят, как фальшивомонетчик — якобы древнюю монету. Уже отсюда, объясняет мастер, все эти «древние развалины» развозятся по всей стране, и, как он уже упоминал, по миру. Я восхищен масштабом работ. Возвращаемся в первый цех. Факелы чадят, я различаю лишь глаза на темной маске лица моего провожатого. Особняк! Он подарил мне его. Показывает особняк, настоящий складной дом из мраморных плит, перекрытий, перегородок. Записывает мой почтовый адрес. Я получу этот древний римский особняк буквально через несколько дней. Даром! Не нужно напрягаться, амиго! Он, мастер, все прекрасно понимает, что же поделать, если я в Турции. А теперь мы должны прощаться, ведь я уже возле самого выхода. Долго жму руку человека, вот так, без подвоха проведшего со мной почти час, выхожу по светящемуся вдали коридору, попадаю к агоре. Когда пытаюсь заглянуть обратно, дорогу преграждает охранник в синей форме. Нет, нет, гора вовсе не полая. Тут просто маленькое помещение для охраны. Демонстрирует. И в самом деле, никакой пещеры, никакого завода. Чертовщина, да и только. Нет, дальше он меня не пустит, в городке и так случилось ЧП. Час назад зарезали девушку, прямо в заброшенных стенах особняка Титуса. Вот так. Кровь почернела и спеклась в считанные минуты, жара же. И вообще, уж больно я подозри… Соскакиваю вниз. Смешиваюсь с толпой снова, растворяюсь в ней, как песок в течении. В это время над безоблачным небом — жара под сорок — Эфеса начинает звучать пафосная, пошловатая, чересчур торжественная музыка. Гиды, перекрывая ее и гул толпы, извещают группу о том, что начинается стилизованное представление для туристов. Бои гладиаторов, прямо на арене амфитеатра. Всем расчехлить фотоаппараты! Что же, пройдусь к амфитеатру. Тем более, пора и свою группу найти. Смотрю в стены, в плиты под ногами, не хочется встретиться взглядом с Анастасией. Но ей не до меня. Чертовка уселась, смеющаяся, прямо на трон посреди амфитеатра. Группа вся расселась на первом ряду! Улыбается задумчиво Сергей, обнялась крымская парочка, витает над нами дух фотографа, перетирает зеленые листочки между пальцами редактор журнала для поклонников Флоры, заполняется за их спинами амфитеатр. Настю задрапировали в красную пыльную простыню, и посадили играть императрицу. Конечно, облапали уже раж десять, если не больше. Интерактив — будущее мероприятий! Позади трона скачут гибкими наложницами десятка три танцовщиц из какого‑нибудь фольклорного ансамбля. Вечером они станут изображать рабынь сельджуков из Анатолии, а утром полетят на Мраморное море выдавать буги‑вуги и рок‑н‑ролл для европейски ориентированного миллионера из Стамбула на его личном острове. Средиземноморье! Все тут притворяются, все тут актеры, и я не исключение. Как и те парни, что на самой арене выстроились друг напротив друга. Языки на плечах, пот ручьем. Жара! Пластиковые доспехи тают на Солнце, пахнут химией, из‑под тени колонн, тоже высунув языки, глядят на удивительных приматов собаки Эфеса. Гремит музыка. Слащавый голос объявляет, что — ради прекрасный императриц, слющи, с белый белый кожа, слющи, дай телефонщик, слющи, — сейчас мы станем свидетелями настоящего боя гладиаторов. Обратите внимание на арену. Она опущена на два метра от первых рядов, чтобы дикие звери и гладиаторы не могли добраться до зрителей. Смотрю вниз, и начинаю беспокоиться. Рычит в дальней галерее тигр. Что, что такое?! Трубит слон. Шумит на сидениях толпа в белых тогах. Куда подевались все китайцы? Или все‑таки Александр дошел до Океана? Или пропавший римский легион смог таки расколошматить волосатых гуннов своей неумолимо жрущей время черепахой? Друзья! Распорядитель в белоснежном одеянии выскакивает на арену, крутится, и убегает, успев прокричать. Сейчас представление, оплаченное гражданином Юлиусом Севером, начнется. Одна рабыня, приговоренная к смерти и двадцать преступников. «Варвары бьются за королеву Диту». Тычок в бок! Оборачиваюсь, а торговец с вином уже тут как тут. Кувшин на плече, на тонкой рукоятке, наклоняет корпус, и льет мне винище прямо в глотку. Не беда, что нет стакана! Пей, пей еще! Вино крепкое, очень много сахара, еще и подогрето, да и привкус смолы чувствуется. Пей, товарищ, сегодня египетский корабль причалил к гавани, и рабы перетащили на мраморные полы аж сто амфор с чудесным крепленным вином, его — глотни еще — не развели даже после поездки. Сластили, чтобы морская вода не сгубила. Как тебе проститутка на арене? Вот славно будет, когда ее поимеют победители, а потом на них натравят слона, тигра, и свору волков, а потом девку распнут и дадут попробовать туру. Дрессированному германскому туру! Вот, хлебни еще. Что‑то ты выглядишь странно, гражданин. И гражданин ли ты? Скрываюсь в толпе, машу руками. Настя, дура, ничего не понимает, мнит себя королевой туристического шоу. Поймав мой взгляд, отворачивается с надменной гримасой. Ору, что не время разбираться, она в страшной опасности, следует немедленно покинуть арену. С ледяной улыбочкой смотрит мимо меня. Чумазые актеришки начинают сражаться. Сходятся грудью, пластик стучит, как сталь. Глотку одного из них протыкает пластиковый меч, фонтан крови бьет прямо в небо, становится центральным столбом Эфеса, настоящим украшением праздника, и моментально вокруг него вырастает рог изобилия, а потом опадает, и перед нами — проткнутое горло. Толпа воет от радости. Ай, да шоу! В руках нет фотоаппаратов, такое надо видеть своими глазами, и не через линзу. Оборачиваюсь. Жители древнего Эфеса вылезли из гробниц, глазеют на происходящее с сидений амфитеатра. Мстят туристам. Триста шестьдесят четыре дня в году мы скалимся, лобызая взглядами их кости, а вот единожды наступает праздник мертвых. Гладиаторы рвут друг другу глотки, набрасывают сети, прокалывают мышцы, подрубают сухожилия. Вот кто‑то крутится на песке с почти отрубленной ногой. Воет, глядя в верх колодца амфитеатра. Многое повидавший работник сцены подбирается к тяжелораненному сзади, — чтобы в горячке боя не задел кто из гладиаторов — и, коротко выдохнув, обрушивает на голову молот. Несчастный затихает. Только уцелевшая нога коротко елозит по песку. Пахнет кровью, мужчины входят в раж, настоящее сражение! Посреди него Настя, с раздувающимися ноздрями, возвышается, и платье на ней в такт ветру рукоплещет бойцам кровожадной римской матроной. Прекрасная! Но и опасна: вот один из бойцов залюбовался желанным трофеем, а сзади на него набросился соперник: тянет подбородок вверх свободной рукой, пилит мечом глотку другой… Театр ревет. Хуже древних индейцев были эти римляне! Кровожадные ацтеки хотя бы вырывали сердца пленным на вершинах пирамид, под самым небом, а дети волчицы заставляли своих жертв спускаться в самый низ колодца, в самый ад. Сенот у них был в каждом городишке.