Мышка снова нырнула, побыла под водой какое-то время и вынырнула у другого борта бассейна. Марина, докурив, поплыла к ней:

– Вода холодная тут, – но Маша никак не отреагировала на замечание.

Она смотрела куда-то в мозаичный потолок, на котором были изображены средневековые банные игрища полногрудых красавиц и почему-то фавнов с ножками-копытцами, и беззвучно шевелила губами. Коваль наблюдала за подругой с любопытством – знала, что в такие моменты Машка, скорее всего, сочиняет стихи. И не ошиблась.

– Слушай, – вдруг проговорила Марья, оторвавшись от своего молчаливого созерцания:

Я ни плохая, ни хорошая,

Ни с кем не сравнивай меня.

Я как сосуд, в пустыне брошенный,

Нельзя тебе любить меня.

Душа песками вся изъедена,

В барханах грезится покой.

Оставь меня – я не хорошая,

Не напою тебя водой.

Ласкаю руки обожженные

И добавляю соли яд.

Оставь меня, я – прокаженная,

Я приношу лишь боль утрат.

Мне участь быть не во спасение,

А вопреки всему – назло,

Я – твой мираж, твое видение,

Нам вместе быть не суждено[2].

Нравится?

Коваль смахнула с ресниц неведомо откуда набежавшие слезинки и кивнула:

– Машка, ну, вот как ты умеешь? Ведь про другое говорили – а ты снова на Хохла все перевела.

– Да просто покоя мне не дает твоя упертая настырность. Зачем ты обоих мучаешь – и его, и себя? Ну, ведь страдаешь же, я-то вижу! – Маша обняла ее за шею и уткнулась лицом в белые волосы подруги. – Мариш… Ну, он ведь лучший, самый верный, без оглядки… ты же никогда лучше не найдешь – да и надо ли искать?

– Машка… ты ведь сама сказала – «нам вместе быть не суждено»… Значит, тоже понимаешь, что рано или поздно мы расстанемся.

Мышка вдруг обозлилась, оттолкнулась от Марины и, переплыв к другому борту, рявкнула оттуда:

– Идиотка ты! Пятый десяток – а все идиотка! Так и сидишь в зале ожидания? Все ждешь чего-то?! Поезда повышенной комфортности?! Человечка с большим сердцем и перспективами?! А он рядом с тобой, глаза разуй! Не будет больше никого – только Женька! И если не он – то никто, никто – понимаешь ты это?! – В качестве последнего аргумента она взметнула фонтан брызг в сторону Марины и вылезла из бассейна.

Коваль немного опешила от такой Машкиной тирады, хотя в глубине души не смогла не признать, что подруга права.

– Действительно – чего ждать, когда годы уже перевалили за сорок? – проговорила она, выбираясь на борт бассейна. – Неземной любви, как в романчиках, облаченных в розово-слюнявые обложки? Прекрасных мускулистых принцев с… как там… «нефритовыми стержнями»? Тьфу… Ты, Мышка, права, наверное. Но… как-то очень уж резко выражаешься.

– Как вижу, так и выражаюсь. А что – зацепило тебя, дорогая? – Мышка ожесточенно вытирала полотенцем волосы, наклонив голову вниз, а потому ее слова звучали глуховато и как-то совсем зло.

Коваль не ответила. Она не могла понять, зацепило ли, скорее – нет, просто стало вдруг очевидно, что молодость давно ушла, а прекрасные мускулистые принцы вполне предсказуемо выбирают себе то, что помоложе. Нет, Марина никогда не чувствовала себя обделенной мужским вниманием – да и как, когда ее физическая форма и внешние данные заставляли сворачивать шеи представителей сильного пола в возрастном диапазоне от девятнадцати и дальше, но она привыкла смотреть в глаза объективной реальности и трезво оценивать ситуацию. А ситуация теперь была такова – моложе Коваль не становилась, характер портился все сильнее, и только Хохол мог вынести все ее причуды. Так что Мышка была права и про зал ожидания, и про то, что кроме Хохла – никто.

– Маш… – примирительно пробормотала Марина, обняв подругу за плечи. – Ну, что ты… Я же все понимаю. И ты права, я знаю это и сама. Но… мне иногда так сложно справиться с собой. И я обижаю Женьку, даже не собираясь делать этого.

– Ну, тут ты в своем репертуаре, – обнимая ее в ответ, отозвалась Мышка. – Как скорпион – вроде не хочешь, а все равно жалишь.

Марина освободилась от рук Мышки и отошла к двери:

– А ты стала жесткая, Машка. Хлещешь словами, как плетью. Где научилась?

– Жизнь научила. Будешь слабой – сожрут. Будешь сочувствовать, сопереживать – затопчут.

– Глупости ты говоришь… Если так рассуждать – совсем в камень превратишься.

– Ты знаешь, я вот иногда думаю, что так даже лучше. Когда как камень. Ничего не трогает, ничего не волнует, никаких эмоций, – с горечью сказала Маша, пытаясь натянуть на мокрое тело халат.

Марина помогла ей, поправила сзади завернувшийся внутрь воротник и вздохнула:

– Зря ты так. Есть люди, которым наверняка нужно твое сочувствие.

– Если бы я тебя не знала так хорошо, как знаю, то сейчас уличила бы в лицемерии, – улыбнулась Маша. – Ты сама сто раз говорила – никому нельзя показывать своих слабых мест, а умение сопереживать – как раз одно из них.

– Ну, я много чего раньше сдуру декларировала. С возрастом проходит.

Утром, глядя на спящую еще Мышку, Марина вдруг подумала – а ведь подруга на самом деле права почти во всем. Ей не надо было рассказывать что-то – Машка понимала все и без слов, и впервые, наверное, за все время, что они знакомы, позволила себе так категорично высказаться. Марина понимала, что ее отношение к Хохлу уже давно раздражает Машу, и на то у нее есть основания.

«Наверное, она права, – думала Марина, закуривая первую утреннюю сигарету. – Я в последнее время совсем что-то обнаглела – уже в открытую любовников завожу, даже не скрываю, кто и что. И однажды Женька не выдержит, он не каменный тоже. И вот тогда-то я и попрыгаю. Вот странно – ведь все понимаю, знаю, как будет и чем закончится, а все равно продолжаю гнуть свое. Идиотка…»

Проснулась Машка, перевернулась на спину и захлопала ресницами, прогоняя остатки дремоты:

– Сколько времени?

– Девятый час, рано еще.

– Это мне рано, а тебе совсем ночь. Чего подскочила? – Мышка села, натянув одеяло на грудь.

– Совесть мучает, – невесело усмехнулась Марина, – ты вчера своим разговором что-то во мне шевельнула.

– Мариш… ты прости меня, я вообще-то не лезу никогда, это твоя жизнь… – виновато начала Маша, – но мне Женьку жалко, вот просто по-человечески жалко, как подумаю, что с ним творится, и сердце давит.

– Маша, а ты не допускаешь мысли, что мне тоже несладко, а? – вяло защищаясь, произнесла Марина. – Ты что же думаешь – я камень?

– Ты Наковальня, – просто отозвалась Мышка, скручивая волосы в пучок и вставляя в него черную деревянную шпильку.

– И, по-твоему, это диагноз?