Должно быть, у меня меняется выражение лица, потому что она произносит:

– Я сама варю кашу на завтрак. У меня аллергия.

– По правде говоря, я заскочил сюда лишь за пучком петрушки.

Черты лица Марши слегка вытягиваются, хотя остаются теми же. Что-то похожее произошло с Роем Шайдером в «Челюстях», когда он в первый раз увидел акулу.

– Для Виктора, полагаю.

– Ээ, да.

– Твой… психотерапевт, – с ударением произнесла она. – Наставник, гуру, без разницы.

– Марша, на самом деле…

– Почему ты не сказал, что Виктор – кролик? Представляешь, как я себя почувствовала, когда мне сказали?

Честно говоря, произнесла она это довольно сердито.

Что уж тут сказать? Что скучный идеальный ужин несколько притупил мои чувства? Что если в разговоре ты пропустил поворот, то возможности развернуться не будет еще миль 200?

– Мне очень жаль, Марша. Я просто хотел пошутить, но мне не удалось. Я был несколько измотан тем вечером.

Я воспользовался уловкой Дона, которая могла загладить 99 процентов домашних конфликтов.

– Я поделилась с тобой болезненными воспоминаниями в беседе, которая, как я думала, шла о профессиональной психологической помощи. Или, по крайней мере, о мудрых советах. Ты мог положить конец неловкости в любой момент.

– Ты права. Что тут скажешь? Приношу свои извинения. Мне жаль.

Опять же, самый эффективный способ выбраться из зловонной кучи конского навоза – проявить благородство и открытость и совершенно искренне извиниться. Яркий луч солнца Коннектикута выбирает именно этот миг, чтобы ворваться в «Хэппи сид». Он ловит танцующие пылинки на лету и затем обрушивается на выразительное американское лицо Марши Беллами, открывая взгляду голубые сосуды, змеящиеся по ее векам.

– Как, по-твоему, может, нам начать заново, Том?

– Чтобы… – что за хрень?

– Чтобы узнать друг друга немного лучше.

– О. Да. Конечно.

– Через пару недель я устраиваю небольшой ужин. Я собиралась позвать Дона и Клаудию. Будет чудесно, если и ты сможешь прийти.

Странный способ примирения, но если там будет Дон…

– Здорово. С удовольствием.

– У нас есть традиция, каждый должен что-нибудь спеть за ужином.

Сигнал тревоги.

– Да?

– Так было принято в моей семье. Мы так делали в детстве. Можно спеть или прочитать стих. Или отрывок из какого-нибудь произведения.

Господи. Возможно, вот и объяснение, почему ушел мистер Би.

– На самом деле мне не с чем выступить, Марша.

По правде говоря, я выступал, когда мне было двенадцать лет. Я мог пропукать под мышкой школьную песню «Иерусалим». Так что решил не упоминать это.

– Обычно я пою, – говорит она.

– Правда? – Вероятно, одну из задорных заупокойных песен Малера. – Думаю, я смогу показать фокус. – Я подумал про трюк с картой Эхо.

– Это может подойти. – Легкая улыбка коснулась ее лица. – Если ты не собираешься вытаскивать из шляпы кролика.

Улыбка не сходила у меня с губ до самого дома. И не самая добрая.

Джен

Не было никакого предупреждения. Никакой договоренности по телефону заранее. Просто дзынь в дверной звонок.

На пороге стоит Мэтт. Внутренности делают сальто, стоит мне увидеть его.

Очевидно, он после работы: в костюме, в руке портфель, вокруг аура смятения, возможно, после пары бокалов вина с коллегами перед метро. Я в легинсах, только что вернулась с довольно интенсивного занятия по йоге.

– О, привет, – говорит он, словно мы столкнулись где-то случайно.

За этим следует долгая пауза, которую я ничем не заполняю. По правде говоря, я не доверяю себе заполнить ее.

– Джен. Я надеялся, что ты поможешь мне решить небольшую проблему. На самом деле довольно большую.

Не-а. Все еще молчу. Не так давно я лежала на резиновом коврике, наблюдая за уплывающими, как облака, мыслями.

– Не пригласишь меня войти?

Логичнее ответить «нет», а не «да».

– Хорошо.

Он следует за мной на кухню, где чудесным образом в чаше фирмы «Алесси» разместились сияющие красные яблоки. Усевшись на барный стул, он останавливает взгляд на холодильнике. Он кажется уставшим, под глазами – синяки, возникающие после нескольких недель работы по двенадцать часов в день.

– У тебя нет какого-нибудь вина?

– Извини, – лгу я. – Осталось только дрянное пойло из Италии.

Он не спорит, и я нахожу запылившуюся бутылку граппы и небрежно наливаю довольно много в неподходящий бокал. Словно мне плевать.

Он залпом опустошает половину и говорит:

– Ну, как ты?

– Мэтт. Чем я могу помочь?

– О, правильно. – Я наблюдаю за тем, как он мысленно переходит от вступления к основной части. – Я не оставил здесь стопки компьютерных дисков? Мне нужно переустановить Windows. У меня на ноутбуке полетел.

Я пожимаю плечами:

– Может быть.

Когда он переехал ко мне и стал сдавать собственную квартиру, меня удивило, с какой легкостью он избавился от большей части собственных вещей, следуя принципу «мы имеем то, что имеем». Однако спустя дни и недели барахло Мэтта стало множиться и множиться. Куча мусора, превратившаяся в завалы.

– Я нашла много твоих вещей. Велосипедные шорты. Старые теннисные ракетки. Бессчетное количество зарядок, адаптеров и дохлых мобильников. Жестяной призовой кубок. Покупки из Марракеша.

Он фыркает, что можно принять за смех.

– Что ж, хорошо. Спасибо. Не беспокойся, я избавлю тебя от всего этого.

– Уже сделано.

– Что?

– Отнесла в благотворительный магазин.

(Как мне удается и глазом не моргнуть – сама не могу понять.)

– Там были диски?

– Возможно. Честно говоря, я бросила все в большой мусорный пакет.

– Что за хрень, Джен?

– Сам ты что за хрень, Мэтт.

Мы злобно смотрим друг на друга поверх кухонной утвари.

– У тебя не было на это никакого права.

– Ой, да ну? Проо-сти.

Однажды, я уже видела Мэтта в подобном состоянии; он не знает, то ли ему обидеться, то ли разозлиться. Так ни к чему и не придя, он отодвигает оставшееся пойло и меняет тактику. В глазах появляется безнадежность. Я понятия не имею, что за ценные материалы остались заблокированными на его ноутбуке, и, естественно, надеюсь, что они просто жизненно важны.