Эрбенвилль, чей пистолет был направлен в сердце противника, удивленно смотрел на юного математика-бунтаря. О чем он думает? Почему так живо светятся его глаза? Разве он не понимает, что сейчас произойдет? В какой-то момент ему стало жалко молодого глупца, которого так легко обвели вокруг пальца. Может, выстрелить ему в плечо?

Нет. Это плохая мысль. За легкую рану можно лишиться обещанных денег.

"Но я дам ему шанс", – с ухмылкой решил Эрбенвилль и сместил ствол пистолета вниз.

Грянул выстрел. Галуа схватился за окровавленный живот и рухнул на землю.

Один из секундантов Эрбенвилля побежал к раненому. Второй его остановил.

– Это не по правилам. О враче должны были позаботиться его секунданты.

– Но их нет.

– Разве эта наша вина?

– Поехали! – скомандовал Эрбенвилль. Ему не терпелось скорее получить деньги.

Три господина поправили цилиндры и степенно удалились.

Брат Галуа, получивший его письмо, нашел истекающего кровью Эвариста лишь через несколько часов. Раненого доставили в больницу. Но было уже поздно. Начался перитонит. На следующий день Эварист Галуа скончался.

Один из самых гениальных математиков девятнадцатого века прожил двадцать лет, семь месяцев и семь дней. Его предсмертный труд был опубликован спустя четырнадцать лет и стал общепризнанным шедевром в математике.

Левона Амбарцумова бывшая учительница узнала с трудом. За двадцать лет после школы шустрый вертлявый Лёва располнел, обрюзг и находился в стадии стремительного облысения. Только выпуклые глазки, выглядывающие из-под густых почти сросшихся бровей, остались такими же хитрыми и оценивающими.

– Здравствуйте, Валентина Ипполитовна, – радушно растянул пухлые губы Амбарцумов, принимая учительницу в маленьком кабинете зама по хозяйственной части. – Проходите, присаживайтесь. Таня Архангельская меня предупредила. Какими судьбами к нам? Опять из-за Данина. В прошлый раз вы, помнится, приходили на защиту его диссертации?

– Вы правы, Лёва, из-за Данина. С Костей произошла беда. Его мама убита, а он под подозрением.

– Знаю. – Лицо Амбарцумова сделалось официально-серьезным. – Признаться, я ожидал чего-нибудь этакого. Неадекватный человек наш Данин. Мнит себя гением, а гениальность и сумасшествие – две стороны одной медали. Теперь ему предстоит гораздо более серьезная защита.

– Какое сумасшествие? О чем вы? У Кости светлая голова…

– А вот про голову не надо, – оборвал пенсионерку на полуслове Левон. – Если бы его мозги были нормально устроены, давно бы защитил докторскую, получил профессора, а там, глядишь, и до член-кора дорос. Прямая дорожка перед ним лежала. А он сорил своими идеями направо и налево, ничего до конца не доводил. Даже статьи за него Базилевич писал. Гению, видишь ли, это не интересно. А как Базилевич ушел в бизнес, Данин и стух. Результаты не публиковал, над чем он там думал – никто не знает. А потом вообще на работе перестал появляться. Ему звонили, предупреждали, он – хоть бы что! Пришлось уволить, а он этого даже не заметил. Я сам ему документы домой отвозил. Он выслушал – и ноль эмоций. Спрашиваю, на что жить будешь, ты же кроме как решать уравнения ничего не умеешь? А он абсолютно серьезно заявляет: это самое интересное в жизни, мне этого достаточно. И снова формулки пишет, а мне рукой так махнул – не отвлекай. Разве нормальный человек так поступит? Идиот!

– Лёва, как вы можете так о Косте говорить? Он же вас выручил, помог поступить в университет, – напомнила давнюю историю учительница.

– Да он мне всю жизнь этим сломал! – неожиданно взвился Амбарцумов, нервно скомкал приказ на официальном бланке с печатью, лежавший перед ним, и швырнул в мусорную корзину. – Вот так он со мной поступил. Смял – и в мусор!

Он насупился, переживая воспоминания, рыхлые щеки пошли багровыми пятнами. Учительница искренне недоумевала.

– Левон, поступить в наш главный университет, это же мечта любого выпускника?

– Только не на матмех! Это была мечта моих родителей, но не моя! Папа не смог поступить в свое время, мама тоже, а вот сыночек сможет! Вот какой он у нас умненький. Мать заставила отнести документы на этот факультет, а я назло ей специально симулировал болезнь. Я хотел учиться совсем другому, но она и слышать этого не хотела. А тут нашелся Данин, проявил благородство. И вот из-за него я вынужден тянуть ненавистную лямку всю жизнь. И что в итоге? Всё равно ученым не стал. Обеспечиваю математиков стульями, столами, ручками и уборщицами командую. Спасибо святому умнику Косте Данину.

– Лёва, я впервые слышу об этом. Ты же всю жизнь учился в специализированной школе, показывал неплохие результаты?

– В школу вашу мама меня пихнула. Я только и ждал, когда учеба закончится. А сам из Эрмитажа не вылезал, бегал по выставкам. Я хотел стать искусствоведом! И стал бы, если бы не проклятый Данин! Сейчас бы уже прославился и заведовал отделом в лучшем музее мира – Эрмитаже. А так… – Амбарцумов глубоко вздохнул, достал из корзины выброшенный документ и стал методично разглаживать его, – коллекционированием занимаюсь. На любительском уровне. Этим душу и отвожу. Вот только денег на серьезные вещи не хватает.

Он посмотрел на мятый лист, поморщился и сунул его в кожаную папку. Темные глазки уткнулись в учительницу.

Валентина Ипполитовна убедилась, что на рукописи, взятые ею из квартиры Данина и специально выложенные на стол, Амбарцумов не обращает никакого внимания. "Или делает вид, что они ему не интересны? Он упомянул про деньги. Приторговывать Лёва повадился еще в школе. Как человек близкий к науке он понимает, что в наше время, когда торгуют даже готовыми диссертациями, большое научное открытие тоже может являться товаром. Если сам не хочешь им воспользоваться, то всегда найдутся те, кто готов душу продать ради славы и почестей".

Вишневская решила акцентировать внимание собеседника.

– Недавно Константин принес мне несколько своих папок с рабочими записями, просил сохранить. Я поинтересовалась, как обстоят дела с его великой мечтой?

– Теоремой Ферма? Он всё еще тешится надеждами найти утраченное доказательство?

"Хоть и с ухмылкой, а сразу отреагировал. Напоминать не пришлось".

– Костя сказал, что это пройденный этап, – подлила масла в огонь любопытства опытная учительница.

– Ишь ты! Данин докопался до сокровенной тайны Пьера Ферма?

– Не знаю. Костя такой неразговорчивый.

– Да уж. Если бы у него однажды отнялся язык, он бы не опечалился. Язык формул для него гораздо актуальнее.

– Я вчера после случившегося пролистала его записи. Кое-что с собой прихватила. Тут встречается уравнение Ферма. Будет время, посмотрю поподробнее, – улыбнулась Валентина Ипполитовна и помахала пачкой листков, мелко исписанных формулами. – Как я поняла, Левон, слов в защиту Данина для следствия у вас нет.