Впереди появляются черточки: первое звено, второе, третье... Всего шесть звеньев – это 24 «фокке-вульфа». Многовато для одной нашей пары! Но позади нас Берлин и штурмующие его наши войска – пропустить туда штурмовики нельзя. Куманичкин взмывает вверх и, пропустив первое звено, переходит в пикирование. Задача ясна: уничтожить ведущего группы. Он проносится мимо летящих сзади немецких самолетов и почти в упор открывает огонь. Мгновение – и «фокке-вульф» вспыхивает; я стреляю по его ведомому, – тот переворачивается и уходит вниз. Остальные сбрасывают бомбы и начинают маневрировать, пытаясь обнаружить остальные нападающие самолеты. В панике каждый самолет в воздухе кажется им противником.

Куманичкин повторяет атаку, стреляет по ведущему нового звена, тот накреняется и с дымом уходит вниз. Я стреляю по второму немцу, затем по третьему, – они также уходят вниз. Остальные немецкие самолеты бросают бомбы, поспешно разворачиваются и уходят домой. Мы их не преследуем, ждем подхода новых групп. Через некоторое время показывается новая группа.

Куманичкин повторяет атаку по ведущему, стреляет, но его атакуют. Я спешу отбить атаку, жму на кнопку стрельбы, но пушки молчат – все снаряды израсходованы. Делать мне нечего, немец приближается к Куманичкину – остается только таранить врага! Я лечу наперерез, но, когда остается несколько десятков метров, немецкий летчик оборачивается. Сквозь фонарь я вижу его лицо. Он резко переводит самолет в пикирование, и самолет уходит вниз.

Неоднократно я замечал, что можно почувствовать, когда на тебя кто-нибудь смотрит, но чтобы кто-то почувствовал мой взгляд в воздухе, – это было впервые. Я провожаю глазами уходящий вниз самолет и пристраиваюсь к Куманичкину. Задание выполнено, горючее кончается, и нам пора домой. Мы провожаем взглядом уходящие на запад немецкие самолеты и поворачиваем домой. Всего наша пара обратила в бегство более 30 немецких самолетов, сбив и подбив нескольких из них.

* * *

Накануне 1 мая мы перелетаем на аэродром Вернойхен, расположенный километрах в 20 западнее Берлина. Аэродром в идеальном порядке: бетонированная взлетная полоса, ангары... Давно, с Познани, мы не были в таких условиях!

Ночью 1 мая нас будят. Совсем рядом с аэродромом раздаются выстрелы, стрекочут пулеметы, ухают гранаты. Чупиков собирает летчиков и ставит задачу. Мы узнаем, что из окруженного Берлина на запад пробивается гарнизон, и одна из окруженных частей уже подошла к аэродрому. Дальнейшее продвижение немцев задержал канал на краю аэродрома, но его могут форсировать каждый час, и тогда захват аэродрома неизбежен.

Решение было принято прямо-таки отчаянное: летчикам быть возле самолетов и при появлении немцев взлетать, лететь на восток и там садиться или прыгать с парашютами. К счастью, поступать так нам не пришлось. Немцев не пустили за канал наши техники, занявшие оборону, – иначе многие из нас разбились бы сразу же после взлета или на посадке на аэродроме либо в поле, ведь никто из нас ночью не летал!

К утру 2 мая нам уже ничего не было страшно. Весь день пара за парой эскадрильи уходили в воздух, и скоро все дороги из Берлина на запад были покрыты горящими автомашинами, а все немецкие войска были разогнаны по многочисленным лесам и рощам. Нашим войскам оставалось только собирать выходивших из лесов сдающихся немцев. Это был реванш за трагический 41-й год.

Прошло несколько дней, и вот пришла долгожданная весть: война окончена, германское командование подписало договор о капитуляции! Вечером все небо было разрезано летящими трассами – главным образом от немецких сигнальных ракет. Мы тоже палили из своих пистолетов и, расстреляв обоймы, собрались на импровизированный праздничный ужин – достали все запасы спирта, еды... Был праздник!

На следующий день над аэродромом повисла гнетущая тишина. Никто не понимал, что делать. То, к чему мы стремились четыре года, – свершилось, и как жить дальше без этой всепоглощающей цели, было непонятно. Несколько дней пролетели в безделье. Не надо было вставать до рассвета, ехать на аэродром. Мы собирались кучками, безмятежно болтали, вспоминали прошлые воздушные бои, пили за Победу или просто занимались своими делами. Многие увлеклись ремонтом автомашин – из двух-трех собирали одну. Я собрал мотоцикл и ездил на нем по аэродрому. Часто над нашими головами проходили тяжелые транспортные самолеты, заходящие на посадку на Берлинский аэродром. Это были английские, а чаше американские самолеты. Скоро мы увидели и американцев. При поездке к рейхстагу, после осмотра мрачного сгоревшего здания, мы встретились с группой военных в незнакомой зеленой форме. Они начали хлопать нас по плечам, спинам: «Рашен гуд!». Узнав, что это американцы, мы в долгу не оставались и после длительных рукопожатий и взаимного выражения восхищения обменялись с ними сувенирами. У меня до сих пор целы американские часы, подаренные мне неизвестным американским лейтенантом.

Однако вскоре командование взялось за нас – начались дежурства, теоретические занятия...

В первые дни после празднования Победы летчики нашей эскадрильи оживленно обсуждали прошлые бои, но потом все перешли на обсуждение будущего. Все же, хотя некоторые думали уволиться из армии, чтобы поступить в различные институты, большая часть летчиков (в том числе и я) не мыслила будущего без авиации. Но дни шли, а полетов не было. Так прошел месяц, а за ним другой.

Наконец наш командир, Павел Чупиков, собрал руководящий состав полка, и через час наш комэска вернулся довольно оживленным:

– Ребята, приказано готовиться к отъезду в Союз!

И вот мы разбираем нехитрое имущество и грузим его в вагоны и на платформы. Ехали мы медленно: все пути, вокзалы забиты эшелонами уезжающих солдат. На платформах танки, самолеты – идет великое переселение, началась мирная жизнь! Правда, мы тогда не знали, что для многих скоро начнется новая война, – но тогда мы и не задумывались о будущем. Мы были живы, молоды и возвращались на Родину победителями.

Разрушенную Германию мы проехали за день, а Польшу проезжали ночью. Белоруссия встретила нас цветами. Из окон и раскрытых дверей теплушек мы видели машущие руки, улыбки. Особенно приветливы были девушки. Мы тоже махали им и жалели, что не можем остановить наш поезд и обняться с приветствовавшими нас людьми. Но на остановках нас буквально не хотели отпускать в вагоны, дарили цветы и другие нехитрые подарки.

Через неделю в дороге, где-то возле Минска, нас застало известие о начале войны с Японией. Мы поняли, что и мы едем туда, и стали подсчитывать, через сколько дней окажемся на Дальнем Востоке. Выходило, что недели через две-три, не раньше, – а наступление наших войск развивалось стремительно. Саша Васько не скрывал своей радости.

– Вот молодцы! – говорил он. – Научились воевать! Скоро и мы покажем, на что способны гвардейцы.

Витя Александрюк успокаивал его:

– Не волнуйся, там уже через неделю не с кем будет драться. Смотри, как наши продвигаются!