— Не верится просто!.. — выдохнул Филипп. — Неужели же такого человека спасти не смогли? Лучших врачей мобилизовать! Лекарства самые новейшие. Сейчас ведь инфаркт лечат. И не месяцами, я точно знаю, за неделю людей на ноги ставят.

— Дорог вам, я смотрю, Николай Николаевич, — уже не сдерживая слезы, проговорила тетя Поля, — как за отцом родным скорбите.

Филиппу даже неловко стало, заморочил голову бедной женщине.

— А его до больницы даже не довезли, — продолжала она. — Он прямо тут на диване и скончался. Я как раз чай ему принесла, смотрю, он за сердце держится, бледный как смерть, воздух ртом хватает и вымолвить ничего не может. Я сразу «скорую». Тут я, дура, конечно, не сказала, что профессор и все прочее. Хотя сколько их в Москве, профессоров, — что, ко всякому лучших президентских врачей гонять станут? Приехали, правда, быстро, машина где-то рядом была. И пяти минут не прошло, а они уже в дверь звонят. И девчушка-врач. Молодая! Может, она и добрая и ласковая, но неопытная, наверно, совсем. Я их пока в гостиную провела, а Николай Николаевич уже и не дышит. Они, конечно, старались, докторша эта молоденькая сама чуть не плакала, так старалась. И в самое сердце его кололи, и массаж сердца делали, и в рот дышали, и этим… током сердце пробовали запустить. Только поздно уже было.

— Видно, на работе перенервничал, вот и прихватило сердце… — высказал предположение Филя в расчете на развернутый ответ о последних днях Кропоткина, и тетя Поля, конечно, ответила:

— Вроде и не нервничал. Веселый был. Когда не ладилось что-то, хмурый ходил как туча… Да вы и сами знаете, раз с ним работали. А тут веселый. И в день смерти пришел, поужинал с аппетитом, а потом вот… — Она снова полезла за платком.

— Я тут статью в Интернете читал… — забросил удочку Агеев. — Эренбург написал, Константин Эренбург, кажется. Немецкий журналист. Пишет, что встречался с Николаем Николаевичем буквально за несколько дней до смерти, тоже удивляется, как это могло произойти…

Полина Афанасьевна никак не прореагировала. Ни «Эренбург», ни «немецкий журналист» ей ничего, очевидно, не сказали, значит, дома об Эренбурге профессор не упоминал и сюда Эренбург, получается, не приходил.

— Ну, спасибо за чай, пойду я, — поднялся Филипп. — На кладбище схожу и поеду, на два дня вырвался всего.

— Вам хоть остановиться есть где? — сочувственно вздохнула женщина.

Филя смутился окончательно. Как аферист, честное слово, втерся в доверие к наивному человеку. Одно дело — уродов за нос водить, и совсем другое — убитую горем женщину дурачить. Но взялся за гуж — короче, надо доводить дело до конца.

— А можно я в кабинет на прощанье загляну? — спросил он.

— Почему нельзя? Можно, конечно.

Тетя Поля проводила его в кабинет. Филипп быстро осмотрелся. Черт, знать бы, что может пригодиться, на какую деталь обратить внимание?! В бумаги заглянуть, разумеется, не получится, а даже если получится, вряд ли Кропоткин записал где-то крупными буквами имя убийцы. Знал бы он его, сказал бы Полине Афанасьевне перед смертью. А скорее профессор и не подозревал, что умирает от непростого сердечного приступа.

Агеев постоял перед портретом в траурной рамке, скользнул взглядом по длинным рядам книг на стеллажах.

— Может, на память что-нибудь хотите взять?

— А что, много охотников что-то взять на память? — насторожился сыщик.

— Да нет, — пожала плечами тетя Поля. — Просто вы так душевно о Николае Николаевиче говорили, я поняла, что он вам нечужой человек был.

Чтобы не разубеждать домработницу, Агеев выбрал на полке первую попавшуюся книжку с экслибрисом библиотеки Кропоткина, оказалось — второй том «Теоретической физики» Ландау и Лифшица и, пространно поблагодарив, удалился.

«Скорая помощь» мчалась на вызов, водитель спешил как мог. Не часто в дорожно-транспортное происшествие попадают коллеги. Миша «жег резину» на каждом повороте, но даже с включенной сиреной в час пик он не мог ехать быстро. Машины прижимались к обочине, разбегались на перекрестках, давая проехать «скорой».

За очередным поворотом он чуть не врезался в стену зевак, плотным кольцом окруживших место происшествия. Миша вдавил педаль тормоза в пол так, что Лидия Федоровна едва не упала с сиденья.

Толпа расступилась, и Ирина увидела крышу машины «скорой помощи», лежавшей на боку, за ней виднелась белая «Газель» — маршрутное такси с выбитым лобовиком и смятым в лепешку правым крылом. Еще три бригады «скорой» грузили пострадавших. Всюду суетились люди в белых халатах, сотрудники милиции, спасатели из МЧС, легкораненым оказывали помощь тут же на месте — бинтовали конечности, обрабатывали ссадины. Где-то за спиной выли еще сирены.

Ирина выпрыгнула из машины. Прямо на дороге лежала женщина, которую только что достали из маршрутки, спасатели пытались уложить ее на носилки, но женщина билась в истерике и рвалась обратно к «Газели», — видимо, там остался кто-то из близких или знакомых. Ирина наклонилась над ней, но не успела даже осмотреть — двое спасателей подхватили носилки и унесли в машину МЧС.

Если маршрутка была полной, пострадавших должно быть около двадцати человек. Ирина ужаснулась, до сих пор такие аварии ей доводилось видеть только по телевизору.

Лидия Федоровна вела к их машине двух молодых парней, студентов по всей видимости, у одного шла носом кровь, второй сильно прихрамывал на левую ногу. Эти легкие, подумала Ирина, таких можно загрузить и четверых. Она поспешила к «Газели».

— Живых нет больше. — Толстый гаишник махнул эмчеэсовцам. — Увозите! — И преградил дорогу Ирине: — Там я уже всех осмотрел.

Ирина не выдержала:

— Вы врач?

Милиционер поднял недоумевающие глаза:

— Не понял… — и, осознав, что перед ним доктор, кивнул и уставился на свои ботинки: — Ваших уже увезли. Кто выжил…

— Можно я все-таки взгляну. — Ирина протиснулась мимо гаишника и заглянула в салон «Газели». На первом ряду сидений, спиной к водителю сидела женщина, ее голова была неестественно запрокинута назад, рот открыт, руки все еще сжимали на коленях сумочку, сомнений не было — она мертва. Следующий ряд сидений просто перевернулся, давя ноги и сумки пассажиров. На полу в луже крови валялась игрушка — розовый мишка с голубеньким бантиком.

— Девочка годика два, может, три. Рассечена бровь, пара синяков и шишек, и испугалась, конечно. — Милиционер тоже просунул голову внутрь. — Ее первой увезли, вместе с матерью, той повезло меньше, но, говорят, должна выжить.

Вдруг Ирина услышала из-под последнего ряда сидений то ли хрип, то ли стон. Чуть шевельнулась груда забытых пострадавшими пакетов. Ирина метнулась туда. Разбросала пакеты, вытащила девочку лет трех. Ее волосы были растрепаны, лицо все в ссадинах и синяках, из легких вырывалось хриплое, булькающее дыхание.

— Тебе больно, маленькая, скажи, что у тебя болит.