– Отнесу. Поговорите о ней с Цокоцким.

– Это который с чемоданом вертелся? Который нам первым позвонил об убийстве?

– Да. Он сейчас замещает Балмасова.

– Думаете, скажет что-то интересное?

– Надеюсь.

– У меня такое ощущение, что вы уже допросили этого Цокоцкого?

– Без протокола, – Касатонова посмотрела на Убахтина широко раскрытыми глазами. – Без протокола люди откровеннее.

– И безответственнее. Когда их слова никто не записывает и они знают, что эти слова им потом не придется подтверждать в судебном заседании... Они часто такое несут, настолько откровенны, что оторопь берет. Оторопь! – повторил Убахтин.

– Отказываются от собственных слов?!

– С легкостью необыкновенной!

– Но ведь это надо как-то объяснить... Нельзя же так просто сказать – я этого не говорил.

– Ха! – воскликнул Убахтин и досадливо грохнул костяшками пальцев об стол. – Вы меня не так поняли! – говорят они. – Я не мог подобного сказать! – говорят они. – Как вы могли подумать?! – говорят они, гневно сверкая очами. Это не мои слова! Это кто-то другой их произнес!

– Какая же тяжелая у вас работа! – опять прошептала Касатонова, устремив на Убахтина изумленный свой взгляд.

Поколебавшись, она не стала пересказывать Убахтину слова Цокоцкого о секретарше, решив, что и так сказала достаточно. А вмешиваться в ход расследования и обвинять человека, не имея никаких доказательств, кроме чужих слов, возможно, предвзятых слов... она не могла. То, что сказал Цокоцкий, наверняка знают на фабрике, и кто-нибудь обязательно об этом упомянет. Наверняка сейчас в конторе только об этом и разговоры. Что же Цокоцкий все это поведал только ей, чужому, случайному человеку? Конечно, у Касатоновой были и свои зацепки, тот же окурок в туалете, окурки на дороге, ночной хлопок двери в подъезде, женщина в светлом плаще под темным зонтиком... Касатонова наверняка знала, что эта женщина не живет в их подъезде, не было этой женщины среди соседок. Но вываливать свои разрозненные, ничем не подтвержденные знания на стол следователю... А если завтра тот же Цокоцкий скажет, что все его слова – слухи, что он только пересказал слухи и не более того? Срам! Свалится много сраму на непутевую голову Касатоновой.

* * *

Выпроводив гостей, Убахтин плотно закрыл за ними дверь, вернулся к столу, сел и, сцепив пальцы рук, положил этот сдвоенный кулак на холодное стекло, которое хоть как-то скрашивало обшарпанную поверхность стола.

– Так, – сказал Убахтин. – Приступим.

Это был уже совсем не тот человек, которым был десять минут назад. При посторонних Убахтин прикидывался гостеприимным хозяином, доброжелательным и снисходительным. Он мог великодушно кого-то похвалить, мог просто кивнуть в знак согласия, независимо от того, был ли он действительно согласен с тем, что слышал. Теперь же за столом сидел человек жесткий, настороженный, подозрительный. В каждом слове, кто бы это слово ни произнес, он искал второй, третий смысл. И находил эти второй, третий смыслы, независимо от того, присутствовали ли они в неосторожно произнесенном слове.

– Так, – опять повторил он. – Снимки... Хорошо, разберемся со снимками. Может быть, они действительно кому-то нужны. А может быть, и нет. Окурок в унитазе? Пусть будет окурок в унитазе. А сразу не сказала, не отдала. Лукавите, Екатерина Сергеевна, лукавите. Это что, действительно бабье кокетство или нечто иное? Ладно, разберемся. Гогот в курилке? Это фактор. Секретарша? Хорошо, пусть будет секретарша. Снимки... Опять возникают снимки. – Убахтин резко выдвинул ящик стола, взял фирменный конверт, вчитался в адрес, телефон проявочного пункта. – Хорошо, навестим товарищей. – И снова бросив конверт в ящик, так же резко его задвинул.

В дверь раздался стук.

– Да! – сказал Убахтин.

Вошел эксперт с несколькими листами бумаги.

– Юрий Михайлович... Все в порядке.

– Получилось? Давай сюда, – Убахтин взял фотобумагу с увеличенными отпечатками пальцев, всмотрелся. – Как говорят ученые люди, вполне пригодны для идентификации.

– Вполне, Юрий Михайлович.

– Спасибо, Костя. С меня причитается.

– Да ладно.

– Вот этот отпечаток остался на кнопке сверху, да? А этот снизу, на оборотной стороне пульта? Значит, на кнопке большой палец правой руки, снизу – указательный или средний.

– Скорее средний.

– Почему?

– Удобнее. Попробуйте взять любой предмет, блокнот какой-нибудь, и сделайте вид, что нажимаете кнопку.

– Нет, Костя, не соглашусь я с тобой. Ты учти маленькую подробность... Пульт зажат в руке мертвого человека... Тут еще работает чувство опаски, брезгливости... Все-таки указательный. Но это, в конце концов, неважно. Значит, так... Завтра ко мне придут люди с фабрики. В течение дня... Человек десять. Что-то около этого. Ты у всех возьмешь отпечатки. И указательного пальца, и большого. И безымянного. И жизнь покажет, кто из нас с тобой более прав.

– Боюсь, что вы, Юрий Михайлович, – сдался Костя.

– Не надо этого бояться. В любом случае победит... Что победит?

– Дружба.

– Правда победит, Костя. Но ты тоже прав. Потому что дружба и правда – это одно и то же. Записываешь умные мысли?

– Да вроде нет...

– Напрасно. Записывай. И начни с этой. Дружба и правда – это одно и то же. Не забудь указать автора.

– А кто автор, Юрий Михайлович?

– Я! – закричал Убахтин. – Кто еще может произнести подобное? – спросил он уже потише. – Все, Костя! На сегодня свободен. Но завтра... У тебя двойная нагрузка. Отпечатки будешь снимать до того, как я начну беседовать с человеком, усек?

– Усек.

– А до того, как я закончу с ним беседовать, ты мне звонишь и докладываешь – его пальчики на пульте или нет. Если состоится совпадение... Сам понимаешь – это победа. Катись!

– Всего доброго, Юрий Михайлович.

Убахтин встал, подошел к двери, поплотнее закрыл ее после ухода эксперта и снова вернулся к столу.

– Так, – сказал он. – Вскрытие.

Вынув папку уголовного дела, Убахтин раскрыл ее и тут же наткнулся на заключение экспертизы. Он уже читал его несколько раз и углубился снова. Выстрел был произведен в затылок почти в упор – вокруг раны обожжены волосы. То есть преступник, подойдя сзади, почти приставил пистолет к затылку, почти уперся стволом в затылок. Но не коснулся, нет, это тоже подчеркнули эксперты. По характеру подпаленных порохом волос можно предположить, что убийца стрелял с расстояния примерно десять-двадцать сантиметров.

– Конечно, – проворчал Убахтин, – промахнуться невозможно.

Смерть была мгновенной. Балмасова вначале бросило вперед, он ткнулся в журнальный столик, но тут же соскользнул с кресла и уже в агонии опрокинулся навзничь. Халат распахнулся, Балмасов остался лежать, протянув правую руку с пультом в сторону телевизора. Работающего телевизора. Там как раз замечательный сыщик Коломбо распутывал очередное хитроумное преступление. Любил Балмасов Коломбо, это следствие установило бесспорно – просмотрев стопку газет, сложенных в туалете, Убахтин убедился, что единственная передача, которую подчеркивал Балмасов на протяжении нескольких недель, был сериал «Коломбо». Вот его он не пропускал или уж во всяком случае старался не пропускать.