Услышав за спиной шаги маленьких ножек, Джослин обернулся. Посреди комнаты, уставившись на него, стоял гномик.

– О, привет, Огден.

Джослин рассмотрел его внимательнее. До этого у него и случая не было.

Глаза у малыша были кроткие, в густых ресницах, лямки комбинезончика болтались. Джослин присел на корточки, чтобы застегнуть их.

– Ты один? – спросил он. – А где же тетя Хэдли? Ты убежал от нее?

– Глягля проя тютюи, – серьезно ответил малыш.

– Правда? – воскликнул Джослин. – Ну ничего, она скоро придет. А в следующий раз я познакомлю тебя с моей подружкой Адель. Она гораздо старше тебя, хоть и олененок.

– Коплуя били шишу?

– Да, она хорошая. И добрая, не то что один дракон, которого мы с тобой знаем. А сколько тебе лет?

– Огден! – послышался из коридора голос Хэдли. – Я тебя всюду ищу. Идем скорей, мы опаздываем.

Она была уже одета и держала в руках пальтишко малыша. Тот отвернулся от Джослина с явным сожалением.

– Плуву глю хопа.

– Мне так хочется, чтобы он научился говорить осмысленно, – вздохнула девушка. – К тому времени, когда вернется его мама.

– Плуву глю хопа – для него это вполне осмысленно, – возразил Джослин. – Если подумать хорошенько, и мы его поймем.

– Он научился говорить «собака». А недавно сказал «метро». Но это, наверно, случайно.

Хэдли протянула руку, и малыш ухватился за нее. Она стала надевать ему пальтишко.

– Скажи «до свидания», Огден.

Малыш трижды помахал ручонкой.

– Бизиюн!

– Бизиюн, Огден, – ответил Джослин.

Хэдли увела ребенка и на полдороге подхватила его под мышку, чтобы быстрее спуститься по лестнице. Уже девять, боже милостивый! Опять ей достанется от няни на орехи. Хэдли казалось, что вся ее жизнь – непрерывный бег. Как только она ухитряется всегда и везде опаздывать?

На улице было солнечно, но прохладно. Хэдли вошла на станцию подземки в Бруклине, пытаясь нашарить шапочку Огдена в лиловой сумке из универмага «Бонвит-Теллер», в которую второпях побросала все вещи. Она отыскала ее, как раз когда в шквале стального ветра примчался поезд. Путь был довольно долгий, а потом еще предстояло добираться обратно, но другой няни, кроме миссис Тарадаш, которая брала бы меньше двух долларов в день, ей найти не удалось.

Вагон был битком набит. Хэдли машинально останавливала взгляд на каждом лице, словно искала что-то неуловимое. Державшийся за ее руку Огден совсем исчез под свертками толстой пассажирки в пальто с воротником из фальшивого меха.

– Огден? Простите, мэм, мой малыш…

Но шевельнуться было невозможно. Дама с фальшивым мехом вышла на следующей станции после туннеля, и с ней половина вагона. Давка, однако, была всё такая же. Наконец Хэдли удалось натянуть шапочку на головку Огдена. Изначально это была вязаная шапочка довольно мрачного коричневого цвета, купленная на распродаже в «Маленькой Италии». Хэдли сама связала и сшила два желтых помпона на ушки и зеленый на макушку.

Ни одного свободного места. Она взяла малыша на руки, и его ручонка отпихнула развернутую газету, которую читал стоявший рядом мужчина: край страницы щекотал ему щечку. Мужчина тряхнул газетой, не отрываясь от чтения.

– Мы в метро, – шепнула Хэдли на ухо мальчику. – Ты ведь умеешь говорить «метро», правда, детка? Ме-тро…

– Вахалоля пюпюпю?

– Скоро, – ответила она.

Сосед с интересом посмотрел на них поверх газеты.

– Поцелуй-ка свою… Ты поцелуешь меня, мое сердечко?

Помпоны отрицательно качнулись. Она мысленно посмеялась над собой: надо же, чуть не проговорилась. К счастью, ее окружала безымянная толпа.

– Один разок, заинька. Поцелуй меня в щечку. Нет? Не хочешь?

Мужчина опустил газету и расплылся в широкой улыбке.

– А я бы не отказался, – сказал он.

Сердито фыркнув – пф-ф-ф! – Хэдли повернулась к нему спиной. Уф, вот наконец и Хойт-Скермерхорн, ее станция.

Еще десять минут пешком. Они добрались до места, Элм-стрит, 1082, с опозданием на четверть часа.

– Извините, миссис Тарадаш. Поезд долго стоял в туннеле, – соврала Хэдли, смущенно хихикнув. – Вы же знаете, как это бывает. Никогда не объявляют, в чём дело. Но я заплачу за этот час, само собой.

– Вообще-то вы должны мне не за час, а гораздо больше.

– В субботу, миссис Тарадаш. В субботу обязательно, я получу жалованье.

– Вы мне это уже говорили, мисс. Много раз говорили. Я не желаю больше ждать. Всего хорошего, мисс.

– Миссис Тарадаш, пожалуйста… Я обещаю вам…

– Мюлюа апи апи? – прощебетал Огден, заинтересовавшись жучком с зелеными усиками на стене.

Из дома послышался плач.

– Приходите, когда у вас будут деньги, – отрезала миссис Тарадаш и захлопнула дверь.

– Миссис Тарадаш… пожалуйста…

Хэдли еще немного постояла перед закрытой дверью. Потом взглянула на часы и резко развернулась, сжимая ручку малыша. Тот упирался. Жучок на стене встретил друга с такими же зелеными усиками, и Огдену очень хотелось посмотреть, что будет дальше.

Хэдли задумалась. Ей надо на работу, искать другую няню сегодня уже невозможно. Да и всё равно заплатить ей пришлось бы вперед, а такой возможности тоже нет.

Оставался запасной вариант, другого выхода не было.

Они проделали тот же путь в обратном направлении. На Хойт-Скермерхорн замешкались на лестнице и пропустили поезд, пришлось ждать следующего.

Полчаса спустя Черити открыла им дверь «Джибуле». Хэдли объяснила свое затруднение – частично, обойдя молчанием истинные причины и сказав, что у одного из детей сыпь.

– Конечно, мисс Хэдли, – сразу согласилась Черити. – Только в четыре приходите непременно, мне надо на курсы кройки и шитья.

Хэдли умчалась, думая, что надо не забыть найти для отзывчивой девушки подарочек.

Она потеряла попусту час с лишним и ненавидела миссис Тарадаш. Вскочив на ходу в трамвай, она вышла через несколько кварталов, на углу 7-й авеню, напротив Пенси – так ласково называют в Нью-Йорке огромный Пенсильванский вокзал.

Проходя мимо, Хэдли думала, что здание будет стоять на этом же месте и через тысячу лет. Как и Эмпайр-стейт. А люди – вряд ли. Они выглядят такими муравьями рядом с этим гигантом, да еще и глупые, зачем-то воюют и убивают друг друга. Вот Пенсильванский вокзал – он нерушим, он на века.

И, как всегда при виде его, Хэдли захлестнула грусть.

С опозданием на двенадцать минут она примчалась на перекресток 8-й и 33-й, в какофонии автомобильных гудков, стиснутая бегущей толпой.