мы с Мику мотались от склада до музыкального клуба, словно два челнока. За один рейс мы перевозили пять матрасов, а всего их было штук тридцать. Я шел, старательно упираясь подошвами в землю и толкая перед собой тяжелую и неповоротливую тележку. Мику налегке шла рядом и развлекала меня беседами, скрашивая монотонную работу. У музклуба мы раскладывали матрасы под крышей веранды, а затем, гремя пустой тележкой, отправлялись в обратный путь.

В очередной раз оказавшись у музклуба, Мику вдруг осенила идея:

— Семен, а давай матрасы и внутрь занесем! У нас там из всей мебели только пара стульев, как-то неуютно, а если матрасы разложить, будет на чем сидеть… на мягком к тому же… А может… может, даже и лежать… — смутившись, она договорила почти шепотом.

— Отличная идея! — поддержал я. — Устроим мягкий уголок!

Следующую партию мы занесли внутрь и разложили вдоль стены.

— А знаешь, они почти и не мокрые, — поделилась наблюдением Мику, тщательно исследовав один из матрасов. — Может, немного сырые только. Думаю, завтра они уже высохнут. Можно будет сверху застелить каким-нибудь покрывалом, и получится низенький, зато очень длинный диван.

— А давай на складе и посмотрим что-нибудь этакое, покрывала, как ты говоришь, — предложил я. — Тоже возьмем на просушку несколько штук к нам в клуб.

После переноски матрасов, которая, благодаря Мику, оказалась не такой уж и утомительной, мы отправились на ужин. Я привычно сел рядом с ней за столик. К нам подсела Алиса, бросив на меня быстрый взгляд.

Мику, все еще находясь под впечатлением от наших свершений, принялась увлеченно рассказывать Алисе о том, как мы трудились.

— Представляешь, мы с Семёном матрасы таскали, таскали, возили, возили! А потом меня р-р-раз! И как озарило! — щебетала она, её глаза блестели от энтузиазма. — Я придумала сделать в музыкальном клубе мягкий уголок! Теперь там так уютно, просто прелесть! Матрасы вдоль стены, как диванчик, представляешь? Можно сидеть, лежать, что хочешь делать!

— И не просто матрасы, а с покрывалами сверху! Нам удалось раздобыть на складе достаточное их количество! Причем благородного черного цвета! Ну это не совсем покрывала, на самом деле это лишь широкая полоса ткани. Мы немного отрезали, так что лагерь не обеднеет! Правда втихаря. Мы никому не сказали! Так что и ты никому не говори, это будет наш секрет, ладно? Потом все равно вместе с матрасами вернем назад!

— И теперь там такая красота! Прям почти настоящий диван! Длинный, широкий, мягкий! Приходи завтра обязательно посмотреть и посидеть!

Алиса вежливо кивала, я же, улыбаясь, наблюдал за Мику. Она была похожа на маленький, неугомонный вечный двигатель, который, казалось, вопреки законам физики никогда не остановится. Мне нравилось, как она увлеченно жестикулирует, рассказывая о своих идеях, как её глаза загораются, когда она делится своими мыслями.

Алиса несколько раз пыталась как-то поучаствовать в разговоре, поймать мой взгляд, но, кажется, быстро поняла, что пока Мику в ударе, ей ничего не светит. В итоге, она просто молча слушала, изредка бросая на меня взгляды, смысла которых я, если честно, не улавливал, но отчего-то смущался.

Я уже расправился со своей порцией и, прислушиваясь к неутихающему монологу Мику, рассеянно наблюдал за остальными. Внезапно идиллию нарушили громкие звуки, доносившиеся из кухни. Сначала это было похоже на обычный рабочий разговор, но постепенно звуки усиливались, превращаясь в настоящий переполох. До нашего столика доносились обрывки чьих-то взволнованных реплик, которые вскоре переросли в громкую перепалку. Затем послышалось жалобное: «Ай, больно! Ухи, ухи мои! Не надо так тянуть!», произнесённое капризным, почти детским голосом. Через минуту из кухни появилась странная процессия: женщина в белом фартуке и поварской шапочке, а за ней, на полусогнутых ногах, семенила наша новенькая, розоволосая девушка. Женщина крепко держала Антонину за ухо, отчего та шла, скрючившись и всё приговаривая «Ой, больно, больно! Хватит, хватит! Я сдаюсь, сдаюсь! Отпустите уже!!!»

Эта диковинная пара прошествовала прямо возле нашего столика, так что я мог отлично всё видеть и слышать. На шум подоспела Ольга Дмитриевна.

— Вы только посмотрите на неё! — голос повара дрожал от возмущения. — Завалилась на кухню, как к себе домой! Ни здрасьте, ни до свидания! И сразу шасть по холодильникам! Я ей говорю: «Ты что тут делаешь? Ты кто вообще такая?» А она мне заявляет, что ей, видите ли, пиво подавай! Наглость-то какая! Пиво ей, понимаете ли, очень необходимо! Видите ли, без пива она творить не может! Представляете?

Ольга Дмитриевна, выслушав гневную отповедь, повернулась к Антонине. Та стояла, потирая ухо, и на её лице застыло выражение оскорбленной невинности.

— Это что ещё за выходки⁈ — строго спросила вожатая. — Какое пиво⁈ Ты в своём уме⁈ Немедленно прекрати этот цирк!

— Но как же! — Антонина вскинула голову, её голос зазвенел от негодования. — Как же я буду работать⁈ Где мне взять вдохновение⁈ Тысячи людей ждут моего следующего шедевра, нет не тысячи — миллионы! А я… я не могу писать, потому что вы отказываетесь выдать мне этот живительный напиток! Это просто произвол! Вы губите мой талант!

— Я требую немедленно выдать мне хотя бы пару бутылочек! Я же знаю оно у вас точно где-то есть! Я прям это чую!

— Что за абсурдные требования⁈ Ничего ты не получишь! — отрезала Ольга Дмитриевна. — С чего вообще ты решила что можешь что-то требовать? Уймись! Или я заставлю тебя это сделать! И тебе, уверяю, это не понравится! Так что если не хочешь последствий, советую немедленно прекратить этот балаган и спокойно идти к себе в домик!

Антонина, видимо вспомнив, насколько сурова бывает вожатая, когда дело доходит до наказаний, мгновенно сникла. Щеки её по-прежнему пылали, но, кажется, не от стыда, а от возмущения. Поняв, что сопротивление бесполезно, она понуро опустила голову и, бормоча себе под нос что-то о загубленном таланте и бессердечных мучителях, поплелась прочь из столовой.

— Вот и славно, — подытожила Ольга Дмитриевна, смерив взглядом удаляющуюся фигуру Антонины. — А вы, молодёжь, кушайте, кушайте, не отвлекайтесь, — добавила она, обращаясь к нам, и вернулась к своему столику. Я же проводил взглядом Антонину, скрывшуюся за дверью, и невольно задался вопросом: что это за «шедевр» она пишет, что ей для этого так необходимо пиво? И кто те «тысячи