протянулась надпись крупными серебристыми буквами: «TOYOTA». Даже в выборе тачки Степан проявил свою непохожесть на остальных, купив огромный джип-пикап со сдвоенной четырехдверной кабиной. В городе таких машин мало: те, кому требуется перевозить тяжелые крупногабаритные грузы, выбирают колеса дешевле. Предпочтение же Степана было вызвано, как я думал, в первую очередь его желанием выпендриться. Отгородиться в какой-то степени от нас, нынешних. Много воды утекло с тех времен, когда мы были вместе. Врагами не стали, но дороги наши разошлись. Образно говоря, мы не теряли из виду приотставшего Степу; иногда махали ему руками через кусты и из-за деревьев, предупреждали о каких-то колдобинах, которых он пока что не замечал, а мы уже успешно миновали. Мне бы хотелось, чтобы он нас догнал. Я был бы рад чувствовать рядом его локоть и вести с ним дела. Но ему этого не хотелось ничуть. Он довольствовался своим положением аутсайдера и вовсе не собирался делать рывок, чтобы приблизиться к лидерам. Пройдет года три, и мы перестанем видеться даже на похоронах. Я уж не вспоминаю про юбилеи. Хотя, иногда думал я, на мои похороны он придет. Как и я – на его…

Степан был одет в рваные джинсы серого цвета, легкие «казаки» с блестящими пряжками и клетчатую красно-черную рубаху навыпуск. Пуговицы он расстегнул с ворота и до двух нижних, и в широкий разрез выступало мощное брюхо – Степан давно прекратил тренировки. Поверх черной футболки «харлей-дэвидсон», которую он натянул под рубаху, был выпущен амулет – что-то из обожженного дерева и из кожи, напоминающее заснувшего осьминога. Для полноты образа не хватало «банданы», косички и серьги – прическу Степан сохранил старую, так называемую «французскую», и если мог иногда накрутить косынку на голову, то украшать уши считал привилегией женщин и педиков.

– Ну, привет!

Он кивнул. Мы обменялись рукопожатиями.

Ехали молча. У меня на языке вертелись вопросы, но я считал преждевременным их задавать. Основное он рассказал по телефону. Если ошибся – то и перетирать нечего. А если я самолично, своими глазами увижу, что все именно так, – тогда и обсудим ситуацию неторопливо, с максимально возможным вниманием.

На Пискаревском проспекте оказалось неожиданно оживленно. Степа вел пикап так, словно сдавал экзамен в ГАИ. Кажется, нас не обогнал только троллейбус.

Наконец мы повернули. Дорога была пуста, но мы тащились, как на телеге. Хотелось высказаться по этому поводу. Пучковский, например, обязательно бы это сделал. И Юрка-Плакса не удержался бы от едкого комментария. Только Берестнев, наверное, промолчал бы, как и я. Хотя в той давней истории с цыганкой принимали участие все…

В морге мне бывать приходилось, но исключительно в той его части, где проходили прощания. Последний раз – когда забирали труп Кушнера. Но мы проехали знакомую мне парковочную площадку, поколесили по темным дорожкам и остановились в самом темном углу. Выключив двигатель, Степа оставил гореть габаритные огоньки. Мы вышли. Я остановился, щурясь, и не видя ничего, кроме ровной светлой стены. В окно, что ли, полезем?

Оказалось, в стене была-таки дверь. Без ручки и без скважины для ключа, но с «глазком» и незаметной кнопкой звонка. Степа нажал ее несколько раз, подавая условный сигнал, и нас пропустили. Крепкий парень в белом халате, очевидно, знал Степу, или же был предупрежден о нашем визите, потому что молча посторонился, давая пройти, и лязгнул за нашими спинами крепким запором.

По мере того как мы шли коридорами, углубляясь во чрево хранилища мертвых тел, тошнотворный запах усиливался. Даже я, со своим полуотшибленным обонянием, его чувствовал. Но Степа уверенно топал по гулкому кафелю, сверкая пряжками на «казаках». Я видел трупы, много трупов. Я не боялся крови, ни своей, ни чужой. Но эта вонь! Казалось, я мгновенно и полностью ей пропитался. Я подумал, что придется выбросить всю одежду, которая была на мне сейчас, и сутки не вылазить из бани, выпаривая въевшуюся в кожу и волосы смесь разложения и медикаментов.

Потом мы прошли по короткому коридору, вдоль стен которого стояли каталки с мертвецами. Некоторые были накрыты простынями или непрозрачным полиэтиленом, другие лежали, ничем не прикрытые. Я старался не смотреть по сторонам, но краем глаза все равно ухватывал довольно мрачные картинки. Одни покойники были одеты, и разнообразие шмоток поражало: здесь было все – от обносков бомжа до вечерних костюмов. Другие, раздетые, уже подверглись исследованиям, и на животе, от паха до груди, у них пузырились шрамы, широкие и бугристые, как якорные канаты.

Я представил себя…

Я не хотел себя представлять, но мое воображение, обычно не столь своевольное и подчиняющееся приказам, на этот раз кратковременно вышло из повиновения.

Я представил себя на такой вот холодной каталке. Голым, с написанным на стопе номерком. С распоротым и выпотрошенным животом. Чтобы он сохранял форму, в него после вскрытия напихают газет и тряпья, а потом бухой санитар, насвистывая «Я шоколадный заяц, я лясковый мерзавец…», заштопает разрез специальной иголкой с нервущейся хирургической ниткой.

Мы повернули в короткий тупик, где на потолке горела только одна жужжащая лампа, и остановились перед белой крашеной дверью. На ручке, повернутой вертикально вниз, висела красная гостиничная картонка «Прошу не беспокоить». Хмыкнув, Степан перевесил ее другой стороной: «Пожалуйста, уберите мой номер». Потом постучал и, не дожидаясь ответа, вошел.

Комната была небольшой и ярко освещенной. Напротив двери располагалось окно, завешанное синей портьерой, напоминающей солдатское одеяло. Перед окном стоял желтый полированный стол, у правой стены – пустой книжный шкаф и шикарный диван черной кожи, вписывающийся в интерьер так же, как коньяк «Хеннесси» – в ящик пива «Красная Бавария».

Сравнение с коньяком пришло мне на ум неслучайно. Место в середине стола занимала бутылка именно с такой этикеткой, опорожненная на треть. Играли грани хрустальных стаканчиков, желтели лимон и сыр на тарелке, высилась пирамидка суджука, нарубленного кирпичиками.

В кресле за столом расположились два человека. Мужчина сидел, вытянув ноги, а девушка в белом халатике расположилась на подлокотнике, вполоборота к двери. Кажется, они не услышали, как постучал Степа. Или не сочли нужным прерваться. Халат на девушке был расстегнут. Откинув голову, она разметала по плечам роскошные черные волосы, а мужчина самозабвенно целовал ее голую грудь, сильными руками так стискивая пышные бедра партнерши, словно хотел их разорвать.

– Мы пришли, – сказал Степа, и только после этого сладкая парочка на мгновение замерла, а потом нехотя расстыковалась.

Девушка спрыгнула на пол, а мужчина первым делом поднял левую руку и посмотрел на часы, при этом он повернулся к источнику света, так что я видел только