— Одевайся, одевайся! — торопила я вялого и сонного ребёнка.

И доторопила до скандала — Люба разревелась, когда я вырвала у неё из рук свитер с единорогом, подарок Вербова. Ладно, надевай, что хочешь!

— Александр Юрьевич! Да дайте уже мне одеться!

Я еле успела одернуть футболку, которую собиралась снять. Пришлось впервые повернуть на двери замок. Мы не запирались, даже когда занимались с Кириллом сексом. Его родители не думали нам мешать.

— Почему Люба плачет? — вынужденно вопрошал свёкр из-за двери.

— Да потому что мы торопимся! Дайте нам уже уйти!

Я снова влезла в джинсы, чуть не порвав колготки, которые все никак не желали натягиваться. Схватила водолазку и резинку, чтобы, не расчесывая — на это не было ни сил, ни времени, ни нервов — сделать Любаше хвост.

— Это Кирилл звонил? — наступал мне на пятки свёкр, когда я побежала в кухню паковать для ребёнка завтрак.

Пять минут — вылет.

— Да!

— Что случилось?

— Ничего! Я запретила ему видеть ребёнка!

— Почему?

— Я не хочу сейчас ничего объяснять. Оденьте, пожалуйста, Любу.

Я кинула в сумку термос, контейнер с блинами — съест без мёда, некогда и некуда отливать — и термос. У меня в желудке только чашечка кофе. Первый блин не получился комом, и я ничего не съела, а сейчас просто не могла. Потянула за молнию и только чудом не сломала, когда в ней застряла подкладка сумки.

— Лизавета, я хочу знать!

Я уже натягивала сапоги и не смотрела на свёкра.

— Вечером все объясню. Поправьте Любе шапку. Спасибо!

Пуховик я не застегнула. Мне и так жарко. Шапка тоже была набекрень. Люба ревела, но я тащила ее за руку.

— Не смей упираться! — я, кажется, впервые орала на ребёнка и силой впихивала в лифт.

А на улице схватила на руки и побежала, хотя головой соображала, что Кирилл даже на ковре-самолете не смог бы добраться до нас так быстро.

Я не особо настаивала на Любином завтраке — боялась за чужую машину, так что когда в такси она три раза отвернулась от блинов, я закрыла контейнер и убрала. Дело, наверное, не столько в мёде, про который Люба канючила, сколько в ее болезни. Ну почему детям надо болеть в Новый год! Почему? Сама заморозила ее сначала в парке, затем в чужой квартире на сквозняке, а теперь вопрошаю Вселенную… Дура!

Прижавшись гудящей головой к холодному стеклу Фольксвагена-Поло, я проверяла телефон в страхе найти новое сообщение от Каменцева, но написал мне Вербов: я на месте.

Ему хорошо, а у меня все не на месте — и сердце, и мозги, и перчатки. Их не оказалось в кармане пуховика, и теперь я растирала окоченевшие пальцы. У меня вообще быстро мерзнут руки даже при плюс пяти, но сейчас от нервов они тряслись даже в теплой машине, и я с трудом набрала в ответ, что будем минут через двадцать. Только бы за эти двадцать минут не поседеть!

— Люба, не засыпай! — толкала я ребёнка.

Сон — лучший доктор, и лекарство явно со снотворным, но если она уснёт, и мне придётся ее будить — будет ор, как во время одевания. Но не щипать же ребёнка! И я начала говорить скороговорки, которые она так любит повторять. Правда, сейчас язык ее не особо ворочался.

— А можно помедленнее, я пытаюсь запомнить, — вдруг обернулся к нам водитель, и я чуть не подавилась очередным словом.

— Однажды галок поп пугая… — начала я медленно, и Люба даже немного приободрилась.

— Вы — няня? — после третьего круга остановил меня водитель.

Я снова подавилась скороговоркой, и Люба опередила меня с ответом:

— Это моя мама.

— Извините, — смутился водитель.

— Ничего. Не вы первый…

— Ну, просто кормите на ходу и не в телефон тупите. Вот я и подумал…

— Я знаю, что мы не похожи, но это точно я ее родила.

Я попыталась шутливо замять неприятный разговор. Жутко не хотелось говорить сейчас, что Люба похожа на папу. Даже не на бабушку Таню, а именно на Кирилла! Ну почему при заказе такси нельзя выбрать вариант кляпа таксисту…

Наконец мы приехали — в окно я увидела памятник. Жаль только макушку, но не сомневалась, что у ног дедушки Ленина стоит внук дедушки Мороза. От остановки, где нас высадили, мы шли минут пять — Люба еле ноги волочила, а у меня в безопасном отдалении от Каменцева, рука не поднималась тащить ребенка волоком. Да и у самой закончились силы: мне было заранее плохо от предстоящих объяснений со свекром. Я впервые повела себя как самая настоящая истеричка. Так ведь я впервые полностью потеряла над собой контроль. Теперь бы сдержать лицо при Вербове. Он ничего не спросил по телефону, но ведь сейчас спросит обязательно. Как без этого… Да и я сама скажу, потому что мне до противного стыдно, что я втянула в свои семейные разборки постороннего человека. Почти что постороннего. Разве пару поцелуев сблизили нас настолько, чтобы вдвоем принимать душ из моих помоев? Вот уж точно Снегурочка-дурочка… Влезть бы на елку, пусть даже не украшенную: возможно, тогда я буду видеть хотя бы на два шага вперед, а то сижу низко и гляжу близко…

Я следила, чтобы ребенок не споткнулся, поэтому Вербов увидел нас первым, а я подняла голову слишком поздно: он не бежал, но все равно шел слишком быстро, и я не сумела собраться. Бросилась к нему и уткнулась в грудь. Только бы не разреветься — говорить от подкативших к горлу слез я уже не могла. Зажмурилась — куртка мягкая, как подушка. И я готова спать на этой груди целую вечность и не просыпаться в свою жуткую реальность. Но вечность закончилась, когда мой пуховик кто-то потянул. Кто-то снизу… Напоминая, что у меня есть дочь, за которую я в ответе.

Гриша отпустил меня и тоже посмотрел вниз, на Любу.

— Иди, я и тебя обниму.

И поднял ребенка ко мне. Теперь мы с Любой были одного роста. Она даже немного выше.

— Можно тебя поцеловать? — не дожидаясь ответа, Гриша чмокнул обалдевшую Любашу в щеку. — А твою маму можно?

Люба кивнула, как болванчик, и Гриша повернулся ко мне, но вместо щеки нашел губы. На секунду, но это была волшебная пилюля. Я сглотнула сахарные слюни и почувствовала огромный прилив сил — теперь я смогу радоваться жизни и защищать своё счастье от посягательств всяких гадских личностей.

— Что будем делать? — спросил Гриша, так и не спустив ребенка с рук.

Я взглянула в ее горящее смущением — или не им, лицо. Подняла руку ко лбу — прохладный, но каким ему быть после лекарства?

— В чем дело? — нахмурился Гриша.

— С утра была маленькая температура и сопли. Я дала ей лекарство.

— У вас что, бегство с больничной койки получается? Ты предлагаешь мне таскать по городу больного ребенка?