— Типа, шутишь?

— Типа, да…

Я привалилась к стене, чтобы подкладка пуховика впитала проступивший на спине ледяной пот.

— Я не разрешаю тебе дарить Любе подарок до Нового года.

— Запрещаешь, типа? Не много ли на себя берешь, Лизонька?

— Я взяла на себя все! — закричала я громче, чем требовала того гулкая лестничная клетка. — Ты самоустранился из жизни ребенка.

— Я исправно плачу алименты.

— По решению суда!

Мне хотелось дать ему в рожу, но рядом была лишь стена, и я колотила ее кулаком свободной руки. Свободной от обручального кольца.

— И по решению этого же суда я решаю, видеться дочери с отцом или нет. Вот сейчас я решила — нет, потому что у нас дела. И только попробуй нарушить мой запрет, мало не покажется.

— А что ты такая боевая? Нравится на халяву жить? Испугалась пинком под зад получить? Только я должен за квартиру платить?

— Да ты никому ничего не должен! — шипела я, чтобы не злить эхо и соседей. — Я решу вопрос с квартирой после десятого числа. Ясно? К ребенку это не имеет никакого отношения.

— Ну вот я и приду в свою квартиру.

Сердце бешено колотилось, но голова все же работала.

— Приходи. Только Любы в квартире не будет.

— Прятать будешь?

— В кино пойду, я тебе уже сказала, — отчеканила я, перекладывая телефон в другую руку, чтобы вытереть вспотевшую ладонь о пуховик. — Все, после десятого я тебе позвоню.

И я отключила телефон, чтобы тут же набрать Грише. Половина девятого. Ведь припрется Каменцев, как пить дать…

— Доброе утро, — Гриша ответил после второго гудка. — Только не говори, что передумала…

— Тебе сколько до нас ехать? — не стала я вдаваться в сантименты, и его голос сразу сделался серьезным:

— Это ведь не праздный вопрос?

— Мне нужно свалить из дома в течении получаса.

— Не доеду. Бери такси до Московской. А от дедушки Ленина я вас заберу…

— От кого?

Гриша хохотнул, но нервно.

— Там памятник у фонтана. Не была там никогда?

— Нет, я тот район вообще не знаю.

— Таксист знает. Не при Любе, да?

— Я понимаю, что от важных разговоров бесполезно бегать, но сейчас же Новый год… Твой дедушка Ленин может исполнить мое желание не встречаться с этим козлом до января? — спросила я с горечью, чувствуя неприятную резь в глазах.

— Внук деда Мороза тебя устроит? Он будет очень стараться исполнить это твоё желание. Давай, я у тебя пять ценных минут украл. Я буду у памятника. Ждать свой звездный час. Выше нос, Елизавета Аркадьевна! Он у тебя очень красивый.

Ты у меня очень хороший… Но этого я не сказала — пусть не думает, что подлизываюсь.

— У тебя тоже ничего так нос.

Хоть он и мешает целоваться, но мы приспособимся…

Я шла наверх, чувствуя на ногах сказочные железные ботинки. Еле волочила ноги. Неужели мне не хватило пяти лет, чтобы стоптать их? Кто дал Каменцеву возможность и право портить первый мой радостный день?

— Александр Юрьевич, я ключи забыла, — набрала я номер свёкра, отбивая тапки от невидимой пыли.

— Люба проснулась, — сказал он и через минуту открыл дверь.

Какое счастье, что мне не придётся ее будить!

— Кто звонил?

Не догадался? И не надо.

— Нам нужно побыстрее собраться. Я заказала такси.

Нет, я ещё ничего не заказала, но уйду все равно. Воскресенье, утро, машина обязательно будет свободна. Десять минут в соседнем дворе не беда. Переплачу, если не найду эконом-класса.

— Суп сами выключите. Через двадцать минут, — говорила я, стоя к свёкру спиной, безуспешно стараясь трясущимися руками зацепить пуховик за крючок. Потом плюнув, повесила его на капюшон.

— Лизавета, ты зачем на лестницу пошла?

Вот только не надо допроса! Не сейчас!

— Александр Юрьевич, я боялась разбудить ребёнка, — отрезала я зло.

— Чем? Телефонным разговором?

— Да! — почти закричала я и рванулась на кухню заваривать чай.

— Лизавета…

Но договорить ему не дал тихий голос Любы:

— Мам, высморкай мне нос…

Только этого не хватало! Я рванулась с ребёнком в ванную, включила воду. Люба нагнулась над раковиной, играя в слона. Большого слона! Соплей было море. Чертов сквозняк! Я приложила руку к лобику — не горячий, но тридцать семь на лицо — розовое, как пижама с сердечками.

— Иди в комнату и начинай одеваться, — скомандовала я и ринулась обратно в кухню.

Встала на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки крайнего шкафчика, чтобы взять коробку с лекарствами.

— Опять голова болит? — бросил мне в спину свёкр, и я даже не пыталась понять, заботливо или с сарказмом.

— Это для Любы. У неё сопли.

Ни слова про температуру. Жаропонижающее я спрятала в кулак. На виду остался только спрей для носа.

— Прогулка отменяется?

Она отменилась бы, не будь звонка от Кирилла.

— Это всего лишь сопли. Помоем нос и поедем…

— Лизавета!

Александр Юрьевич не дал мне выйти из кухни, остановив за плечо. Я с трудом удержалась, чтобы не скинуть его руку. Мне не нужно было спрашивать, что? Этим вопросом горел мой бешеный взгляд.

— Я останусь с ребёнком. Иди, раз тебе так надо…

— Что мне надо? — вырвалось у меня слишком громко.

— Лизавета, я все понимаю и очень рад за тебя. Но не надо тащить ребёнка на свидание… Ну и ребёнок вам не нужен там.

— Свидание?

Меня трясло, мое плечо билось в его ладонь.

— У меня нет никакого свидания… Мне надо увести ребёнка из дома, чтобы сюда не явился Кирилл. Вот что мне надо!

И я вырвалась. Ринулась в комнату. Ребёнок мой оставался в пижаме. Вернее, наполовину. Она спустила штанишки, но не вынула ноги. Может, я неправильно измерила температуру? Люба давно одевается самостоятельно. Даже колготки.

Снова потрогала лоб — нет, все тоже, чуть тёплый, и нос, к счастью, не пузырится. Но я потащила бы ее из дома даже с тридцатью девятью… Нет, не ради свидания, на которое меня благородно отпускали… Я не мать-ехидна! Не нужен сейчас никакой Кирилл в жизни Любы. Не нужен!

— Александр Юрьевич, дайте нам одеться!

Свекр впервые открыл к нам дверь без стука. Или стучал, да только я не слышала. Он исполнил просьбу, и я подтянула Любе колготки почти что к самому носу.