Такое решение явилось полной неожиданностью для честного прокурора Кони: «Таким образом, гора, обещавшая родить Верховный Суд, родила даже не мышь, а мышонка. Этот результат был поистине возмутителен!» Даже возмущаясь, юрист Кони продолжал оставаться беллетристом. Эти строки он написал в 1923 году, находясь на советской службе, так и не осознав за тридцать с лишним лет, какую незавидную роль потерявшего зрение и обоняние следователя сыграл в пьесе, поставленной совсем на другую тему. Окончательно вопрос наказания виновных в крушении поезда был закрыт в апреле 1889 года, когда по желанию императора совещание особого присутствия «с благоговением перед великодушным намерением монарха проявить свое милосердие» прекратило все возбужденные по делу преследования.

Лично для Кони Александр III посчитал необходимым «подсластить пилюлю», и тогда же, в апреле, грудь прокурора украсила звезда ордена Святого Станислава первой степени. Так был оценен многотомный труд следственной группы — «Крушение поезда чрезвычайной важности».

Самым неприглядным во всем деле крушения царского поезда было все же поведение самого императора. Неожиданная развязка последовала в полугодовой день после катастрофы, когда все пережившие ее были собраны в Гатчинском дворце на торжественный молебен и панихиду по убитым. Профессор международного права М. А. Таубе оставил обширные воспоминания, где, в частности, рассказал о своем отце — инспекторе железных дорог А. Ф. Таубе, присутствовавшем на мероприятии в Гатчинском дворце в апреле 1889 года и удостоенном беседы с императором:

«Государь лично сказал адмиралу Посьету и моему отцу, что он теперь знает об их невиновности, тем не менее никто в своих должностях восстановлен не был, истина о Боркской катастрофе объявлена во всеобщее сведение не была, и обещание, данное государем затем адмиралу Посьету, дабы снять с инженерного ведомства огульное против него обвинение, исполнено Александром III не было» [39].

Так оно и было: никого в должности не восстановили, и ничего во всеуслышание не объявили. Что было объявлять, если очевидный террористический акт против царского семейства был спланирован и приведен в исполнение, не оставив никаких следов заказчика и исполнителя? На этот раз не стали тратиться на создание еще одной «Народной воли», а сделали все тихо, без политических деклараций.

Сомнения в объективности расследования Кони появились сразу, еще на стадии следственных действий. Они высказывались не только в кругу специалистов железнодорожного дела, но и в осведомленных придворных кругах, куда просочились сведения об имевшем место параллельном следствии, проводившемся секретно под контролем начальника личной охраны императора генерал-адъютанта П. А. Черевина. В то время когда «судебный соловей» А. Ф. Кони вовсю старался подпереть официальную версию крушения силами подчиненной Черевину службы, которую возглавлял полковник Ширинкин, было проведено оперативное дознание.

В поезде чрезвычайной важности Ширинкин исполнял обязанности коменданта, ведая вопросами контроля за всеми пассажирами и действиями охраны поезда на стоянках. Только ему был известен персональный состав пассажиров каждого вагона. Кроме того, у каждого пассажира поезда имелся именной железнодорожный билет с фотографией, что позволяло охране отслеживать перемещения пассажиров внутри поезда. Особому контролю подлежали лица Гофмаршальской части Министерства императорского двора: лакеи, официанты, повара и т. д. Ширинкин начал действовать немедленно после крушения. Весь персонал кухонной обслуги насчитывал 11 человек: старший повар, 5 поваров 1-го и 2-го разрядов и 5 поваренных учеников, по одному на каждого повара. Для понимания специфики кухонной работы надо помнить, что каждый повар трудился над определенным видом блюд (салаты и закуски, супы, горячие блюда из рыбы и мяса, десерты), которые являлись его профессиональной специализацией. Быстрота и эффективность работы повара в условиях поезда требовали наличия помощника для подсобных, заготовительных работ. В царском вагоне-кухне каждому повару полагался поваренный ученик, именно в качестве помощника. При проверке наличия поварского состава кухни Ширинкин обнаружил пропажу одного поваренного ученика. Четверо поваренных учеников: Степан Макешин, Семен Леонов, Алексей Николаев и Михаил Козлов — были ранены, а один, имя которого не называется в списке, исчез. Разумеется, Ширинкин выяснил, при каких обстоятельствах и в какой момент исчез поваренный ученик. Все его беседы с работниками кухни велись без протокола, но с предупреждением каждого о «неразглашении». Впрочем, кухонные работники дорожили своим местом и не имели повода к болтовне, но человеческий фактор неизбежно сработал. Кроме того, кухонные работники поделились с Ширинкиным своими ощущениями от момента крушения — однозначно определив его как взрыв (хлопок, удар и т. д.). В результате сложилась реальная картина происшествия — подготовленная одним человеком диверсия, с помощью взрывного устройства, с часовым механизмом срабатывания. Взрывное устройство располагалось, скорее всего, где-то в вагоне № 4, рядом с местом, где ночевали работники кухни.

Дальнейшее расследование стало делом техники: были немедленно установлены лица, рекомендовавшие поварского ученика на царскую службу, но здесь след обрывался, оставляя поле только для известной дедукции. Черевин доложил результаты секретного дознания царю раньше доклада Кони.

Слушая доклад прокурора, Александр III уже знал, как и что было на самом деле. Император, убедившись в абсолютной уверенности прокурора в результатах официального расследования, полностью поддержал его выводы, но в дальнейшем спустил все дело на тормозах, заняв удобную позицию милосердного монарха. Зачем императору понадобился столь сложный камуфляж очевидного факта, который невозможно было утаить? Вопрос этот занимал и современников.

Мало кто знал о существовании конфликта в Романовской семье по поводу распределения титулов и субвенций в зависимости от прямого родства с императорской семьей в соответствии с новым законом об «Учреждении императорской фамилии». Когда исполнитель теракта был формально обнаружен, стало очевидным, что вся операция в целом была по силам только очень влиятельным, информированным и не считавшим денег людям. Явный след терялся в недовольной великокняжеской среде, куда ход был заказан даже всемогущему Черевину. Какие-то детали скрытого расследования все же просочились к заинтересованным лицам и вызывали общее недоумение по поводу поведения царя. Профессор М. А. Таубе, не скрывая обиды за своего отца, всю жизнь честно служившего России, писал:

«Все это вместе взятое не могло не производить в заинтересованных в раскрытии истины семьях удручающего впечатления, следы которого чувствовались среди них, конечно, еще много лет спустя… Правда, и после упомянутого выше царского заявления моему отцу о его невиновности ему и вторично довелось услышать то же самое от самого императора, причем выяснилось, что ему будет назначена необычно высокая пенсия в 5000 рублей: после богослужения и завтрака в Гатчинском дворце в годовщину Боркской катастрофы мой отец был удостоен довольно продолжительной беседы с государем и особенно с императрицей Марией Федоровной, которая после расспросов о всей нашей семье между прочим сказала ему следующее: «Мы все Вас очень жалеем и часто вспоминаем…». Однако мой отец, как и все неправедно пострадавшие с ним служащие инженерного ведомства, хотел не жалости и милости, а элементарной человеческой справедливости». Честная немецкая семья Таубе не могла вообразить такого поведения монарха огромной страны.