Столкнувшись лицом к лицу с многочисленными врагами, Николай сделал единственно правильный шаг в этой ситуации. Он приказал Дунайской армии очистить земли Валахии и Молдовы и отойти за Прут и Дунай. Старый фельдмаршал Паскевич, получивший контузию от вражеского ядра и сдавший на время болезни пост командующего генералу Горчакову, полностью поддержал решение государя. Находясь на излечении в Гомеле, он настойчиво рекомендовал царю воздержаться от активных действий, предоставив право первого хода противнику с проведением активных контрмер.

Вот эти стратегические неудачи в начале войны, которые лишь немного скрасила победа Черноморского флота под Синопом, подобно ядовитой змее терзали сердце русского монарха и тем самым неотвратимо укорачивали его земное пребывание. Сейчас Николай напоминал гордую и хищную птицу с перебитым крылом, которая еще способна защищать себя от врагов, но никогда уже не сможет подняться в синее небо.

«Нет у человека врага страшнее, чем он сам. Ибо судит он себя куда более строго и беспощаднее, чем его недруги», – подумал Ардатов, созерцая лик своего государя и троекратно лобзаясь.

– А что, Михаил, сильно я сдал? Что скажешь? – спросил Николай, словно читая тайные мысли своего товарища.

– Скажу, что выглядишь ты хорошо для своих лет, но государственная ноша тяготит твои плечи и душу, государь, – ответил граф, присаживаясь на простой походный стул, который наглядно подчеркивал спартанскую обстановку кабинета русского правителя.

– Я не Александра Федоровна и в твоих комплиментах не нуждаюсь, – сварливо произнес монарх, усаживаясь напротив Ардатова и сверля тревожным взглядом лицо своего собеседника. – Ты уже просмотрел те бумаги, что я велел тебе приготовить сразу по приезде?

– Да, государь.

– И каков твой вердикт? Насколько плохи наши дела? Говори смело, не робей, ведь за все совершенные ошибки только я в ответе перед людьми и перед Богом, – произнес Николай, пытливо глядя на собеседника, стремясь уловить на его лице чувство радости за запоздалое признание его правоты.

Однако лицо Ардатова ничуть не изменилось после услышанных им слов покаяния.

– Ты не виноват, государь, ибо не может один человек полностью охватить всех дел такой державы, как Россия. В опасном нынешнем положении я вижу вину твоих советчиков, что плохо исполнили свои обязанности перед тобой и Отчизной.

– Все никак не можешь забыть Венгрию?! – гневно спросил Николай, и его лицо покрылось мелкими красными пятнами.

– Бог с тобой, государь! Венгрия – дела давно минувших дней. И не стоит посыпать голову пеплом от упущенных возможностей. Я говорю о Дарданеллах и Босфоре. Послушай ты тогда моряков и разреши высадку десанта на Босфор, положение было бы совсем иным. Константинополь был бы сейчас в наших руках, и корабли союзной эскадры не бороздили бы просторы Черного моря.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что Нессельроде – враг нам и все эти годы я грел на своей груди ядовитую змею?

– Полно, государь. У меня и в мыслях не было обвинять господина канцлера в измене в пользу иностранных государств. Он полностью предан тебе и душой и телом, но вот советы его… – Ардатов сделал паузу и, видя, что Николай не взрывается в негодовании, а внимательно слушает его, продолжил говорить: – Вся беда Карла Васильевича состоит в том, что он свято верит в идею любви и мирного сосуществования между Россией и Европой. На доказательство этой идеи он тратит все свои силы, к чему упорно склоняет и тебя, государь. Однако вся история наших отношений с Европой свидетельствует, что она видит в нас лишь опаснейшего соседа, которого, для своей же пользы, нужно как можно сильнее ослабить путем очередного кровопускания. И для этого вполне сойдут и поляки, и турки, и шведы. Европа всегда видела в нас только одну угрозу. Вспомни, как отблагодарила она твоего брата, спасшего ее от французского императора. Сразу, едва только Наполеон был сослан на Эльбу, союзнички наши заключили секретный договор против нас с недавно разбитым врагом. Если бы Бонапарт не вернулся и не переслал бы эти бумаги Александру Павловичу, неизвестно, что было бы дальше.

– Значит, Нессельроде дурной советчик? – в голосе императора не было гнева, но звучала явная обида за своего канцлера.

– Нессельроде уперся носом в идею умиротворения Европы и не желает или не может видеть иного варианта сосуществования с нею, хотя вся история общения России с ней упрямо доказывает ошибочность взглядов господина канцлера. Сколько мы им добра сделали – Наполеона разбили, Венгрию привели к порядку, – а они плюнули на нас и сейчас стоят против России единым фронтом, как пуговицы на парадном мундире, в два ряда. Отчего французы и англичане выставили против нас всего шестьдесят тысяч человек, тогда как сам Бонапарт пригнал шестьсот тысяч, и этого оказалось мало. Выходит, заранее знали, сволочи, что большую часть наших войск оттянут на себя австрийцы с пруссаками. Ох, знали, государь! Вот тебе и взаимопонимание среди монархов! С Европой, конечно, надо жить мирно, но при этом блюсти с ней свой интерес, всегда ставить свои нужды выше нужд чужих, а мы это делаем так редко, что по пальцам можно пересчитать.

Николай ничего не возразил Ардатову, поскольку веских аргументов в пользу позиции любимого им Нессельроде не было. Поерзав на жестком стуле, он вздохнул и, глядя в глаза собеседнику, спросил:

– Как я понял из твоих речей, ради исправления положения ты будешь настаивать на отставке Нессельроде?

– Желательно да, но если он тебе так дорог, государь, пусть остается канцлером, но без права вмешательства в военные и иностранные дела на время войны. Иного решения, ваше величество, я не вижу. Да его и не может быть. Если ты согласен с моими словами, то я готов изложить тебе свой план, если нет, то позволь откланяться. Слово за тобой.

– Ты ставишь меня перед нелегким выбором, Мишель. Где гарантии того, что твои советы окажутся лучше, чем советы Нессельроде?

– Никаких гарантий, государь, кроме моего слова и моей решимости биться с врагом до победного конца.

– А будет ли она, победа? Посмотри, какая силища против нас собралась!

– Будет, государь, если постараться, конечно, да с умом.

– Не боишься врага, Мишель?

– Не боятся только дураки, государь. А в нашем деле нужны расчет и быстрое исполнение, ибо нет таких армий, которых нельзя было бы разбить.

– Суворов так говорил?

– Нет, Александр Македонский, – пошутил граф.

Но император не понял его шутки.

– Вон куда тебя занесло! Ну, будь по-твоему. Господин канцлер не будет принимать участие в решении военных и дипломатических вопросов, касающихся этой войны. Ну, излагай, слушаю, – сказал царь, приняв нелегкое для себя решение.

– Прежде всего, государь, нужно ослабить сплоченность вражеских рядов, чтобы до начала прямых столкновений с противником не было спокойствия в их тылу.

– На австрийцев намекаешь? Так не ты ли мне писал, что ныне венский двор наш самый непримиримый тихий недруг в Европе?