И догнал он начальство, по коридорам длинным пометавшись, – из кабинета вышли, никуда не делись, вот они. Но вроде как вдруг размножились, среди своих теперь еще чужие были, и военный даже с ними, генерал. Шли по коридору быстро, молча, и Кабыш скромно в хвост им пристроился.

Но тут свои, за чужими семеня, будто почувствовали и оглядываться стали, знаками недовольными его останавливать, от процессии отрезать. А потом, не вытерпев, один развернулся и в обратную сторону грозно пошел – к Кабышу прямиком, к нему. И это секретарь был.

– Ты здесь чего?

– На пожар.

– Потушили когда, герой?

Да нет, улыбался уже секретарь, зря инструктора напугал. И за плечи даже по-свойски его обнял, повел. Постарше был, но тоже молодой.

– Ладно, Валерка. Я сам до такой степени пересрал с этим атомом мирным, прямо себя не помнил. Это ж такое могло, чего нам головой вообще не понять, да? Невозможно, и лучше человеку не надо вот такое… Кранты, Валерка, до сих пор трясет, чуешь?

– Да.

– А ты вроде спокойный.

– Нет.

Очки у секретаря и впрямь от волнения запотели. Но вел и вел упорно Кабыша по коридору в обратную сторону, на выход, объятие железным было.

И прошли они мимо пожарных опять к проходной, жизнь обратно отматывая. И секретарь все шаг ускорял. Но вздыхал уже с облегчением:

– Отбой, Валерка, всё. Бак, конечно, жахнул у них, СУЗ этот аварийный, не без того. И рады малость плюнули, как водится. Но реактор нормально, главное. Реактор, понимаешь ты, нет?

Чуть не бежал уже секретарь, Кабыша за собой тащил. Еще на ходу подбадривал:

– Ты это… Ты поспи иди, а утром ко мне на свежака, с праздниками надо шевелиться или как? Кросс, концерт там, мероприятия, чего у нас после митинга, надумал?

– В общих чертах.

– Ничего не отменяется.

– Да ясное дело.

– Наоборот. Вроде теперь реабилитироваться за атомщиков должны, это тоже понятно?

– Утром как штык! – не сомневался Кабыш.

Секретарь сам его за ворота вывел, только там отпустил.

– На трибуне на праздник со мной встанешь, заметано?

– Спасибо, Сергей Петрович.

– Под трибуной свое отходил, считаю.

– Да.

– Отбегал! – засмеялся секретарь, шутку приберег. – Кросс три километра за начальством… Рекордсмен, ёлки!

Кабыш тоже смеялся.

– Ну, чего не идешь? Иди. Можешь даже шагом.

Расходясь, они еще обернулись разом друг на дружку. И Сергей Петрович пальцем на всякий случай погрозил.

* * *

Пошел, вернулся – и прежним своим маршрутом, за секретарем, конечно, по пятам, спину его из виду не теряя. А когда терял, все равно шага не сбавлял, будто след невидимый уже был для него по всей АЭС прочерчен.

По коридорам Кабыш, по лестницам вверх-вниз нюхом волчьим до конца самого – и в укрытие станции попал, в бункер. Дальше не было пути, тупик, а ему дальше и не надо было. Дверь потянул тяжелую и внутрь проскользнул, всё.

Сразу и не понял, куда нос сунул, и пожалеть не успел.

– Город спасать! Эвакуировать! Сейчас прямо!

– Так Москва! Их отмашка! Не дают, нет!

– И чего нам, значит? Вот чего нам?

– Ждать комиссию. Самим не рыпаться.

– Стронций в воздухе, плутоний с цезием прямиком в щитовидки, букет! Диффузия на большие расстояния… на город! Это как?

– А пострадавшие на блоке аж бурые все, загар ночью, как из Сочи, смертники… дозы летальные… и не рыпаемся?

– И панику не сеем, главное. Панику!

– Бак рванул СУЗ, версия? И реактор цел? И фон нормальный с ядерным загаром? Так всю субботу и будем?

– А как еще? Ну как? У Москвы когда на поводке?

– Дышать, есть, пить… жить нельзя! Да вообще, может, Хиросима!

– Ну-ка, истерику отставить!

– Знаем только мы, понятно? Только мы знаем. Вот которые здесь!

А хода назад у Кабыша не было, всё. Ушел бы, как вошел, исчез скорей, да только руки, ноги – вдруг паралич. Так и стоял, глаза вытаращив.

– На хер все мероприятия отменить, загнать народ по домам!

– Суббота, выходной. Жизнь отменить?

И голос наконец раздался громкий. Чуть не шепотом между собой начальники, а тут голос:

– Ты еще Нагасаки скажи!

В сторонке там человек сидел, сразу не разглядеть. И встал, когда время пришло, и первого же из компании выдернул, кто под руку попался:

– Был там? Наверх поднимался? На блок?

– Никак нет!

– Сам видел? Глазами своими? Что реактор разрушен, ты видел или нет?

Секретарь ему как раз попался, Кабыша лукавый наставник:

– Признаки налицо все!

– На лице все! На роже у тебя! Наверх марш! Доложишь! На блок! Пошел!

Среди своих и чужих человек, видно, главный самый был. Со стола бумаги взял, листал спокойно.

– На двести пятьдесят рентген зашкал? А чем вы это, собственно… что за такие приборы детские? Нормальных приборов нет на станции?

Подчиненные оправдывались:

– Непроектная авария.

– И чего?

– И склад завалило.

Главный человек встал посреди бункера и молчал. И сам себе под нос сказал в тишине, улыбка даже проскользнула:

– А такого не может быть. Не может. Он не взрывается. Надежность стопроцентная. Реактор безаварийный, суки.

И всё, пошло-поехало. Бумаги в ярости швырнул, по полу разлетелись. Схватил кого-то, и опять секретарь ему под руку, трясти стал:

– Безаварийный! Безаварийный! Безаварийный!

Душу вытрясал. И как спичку поднес – все друг на дружку сразу в отчаянии бросились, себя не помнили, кричали, и генерал, за кобуру без толку хватаясь, компанию растаскивал, с ног сбился.

Главный самый, толстое тело переломив, стоял уже, за сердце держась. И вдруг человека увидел перед собой на полу, очнулся:

– Кто?

Кабыш за бумагами на карачках ползал. Поднимать сразу бросился, рефлекс сработал.

– Кто, кто такой?

Все тоже очнулись вслед за начальником, возню прекратили и дышали тяжело: чего такое это было?! Секретарь, полуживой, очки разбитые с полу по частям собирал.

– Да свой, наш это… его в дверь, он в окно, падло! Нашего горкома инструктор!

Главный начальник на Кабыша смотрел:

– Варежку ты это… завяжи теперь, всё! Чего мы здесь сейчас такое!