Алеся на гневный выпад матери никак не отреагировала.

– Или ты яму не ховорила?

«Белочка» потупилась.

– Не ховорила?! – ахнула мать и плюхнулась на стул. – Ты што, дура? У немца, значит, твоего сын, а он не знает.

– Мама, он не знает и не узнает. – Алеся достала грудь, немного сцедила, а потом дала мальчику.

– Тохда собирайся! – приказала ей мать и вскочила с места. – Поедем домой, в станицу.

– Куда я поеду? – устало выдавила Алеся. – Я не для того уезжала, чтобы обратно возвращаться.

– А то тебе здеся лучше?

– Мне «здеся», – передразнила она мать, – лучше.

– А его как будешь ро́стить?

– А как другие ро́стят? – Алесина мать пожала плечами. – Так и я буду. Выращу.

И вырастила.

О существовании сына Николай Робертович узнал случайно спустя два года после его рождения. Вместо сороки эту весть на хвосте принесла вернувшаяся из Кисловодска коллега по бухгалтерскому цеху ГЭС, вычисленная сотрудницей бальнеологического отделения санатория «Союз» Алесей Никифоровной Еременко.

– Передайте, пожалуйста, Николаю Робертовичу Швейцеру, – зардевшаяся от смущения молодая женщина протянула запечатанный конверт, по плотности которого можно было определить, что внутри находится фотокарточка. – Только, – сглотнула Алеся Никифоровна, – не говорите ничего жене Николая Робертовича. Это…

– Это небезопасно, – с пониманием подхватила Швейцерова сотрудница, наслышанная о крутом нраве Тамары Прокофьевны, и пообещала все передать в целостности и сохранности.

Так и произошло. Растерянный Швейцер проводил подчиненную затравленным взглядом, а потом уселся за свой стол и достал из подставки ножницы. В конверте оказалась фотография полуторагодовалого мальчика в матросском костюме. Сердце Николая Робертовича забилось с такой силой, что Швейцер подумал: «А правильно говорят, и от счастья можно умереть». Но умереть Николаю Робертовичу не позволила обнаруженная на оборотной стороне фотокарточки неровная запись: «Коленька (Николаевич) Еременко, один год и три месяца». А внизу был указан адрес, не имевший ничего общего с тем, куда Николай Швейцер целый год отправлял свои письма.

В тот день Николай Робертович ушел с работы раньше обычного, сославшись на недомогание. Счастливый и виноватый одновременно, он поднялся по мраморной лестнице ресторана «Север» прямо в кабинет к Тамаре Прокофьевне.

– Что случилось? – уставилась та на мужа и отложила в сторону карандаш, которым что-то подписывала на полях документа.

– У меня есть сын, – выпалил с порога Николай Робертович и заплакал.

– Это не новость. – Тамара Прокофьевна побледнела, но сдержалась и вышла из-за стола для того, чтобы закрыть на ключ дверь своего кабинета.

– Что значит – не новость?! – взвизгнул Швейцер и схватил жену за плечи.

– Убери руки, – спокойно сказала Тамара Прокофьевна и подошла к окну. – Для меня это не новость.

– Так ты знала? – Николая Робертовича трясло так, что казалось, вокруг него содрогается воздух.

– Ну, если я говорю, что не новость, значит, знала, – усмехнулась Тамара Прокофьевна и повернулась лицом к мужу. – А что ты хотел? Чтобы я поздравила тебя с рождением наследника?

– Ты могла мне просто сказать, – простонал Швейцер и сжал кулаки так, что побелели костяшки.

– И что бы ты сделал, если бы узнал? – поинтересовалась супруга и поправила выбившуюся из-под шиньона прядь волос.

– Я бы… Я бы… – начал заикаться Швейцер. – Я бы поехал.

– Никуда бы ты не поехал, – устало выдохнула Тамара Прокофьевна.

– Нет, поехал, – заспорил он и рванул на себе воротник.

– Ну… а дальше?

Николай Робертович на минуту попытался представить себя в роли счастливого отца с букетом цветов и деревянной пирамидкой под мышкой, но ничего не получилось: картинка не складывалась. Он видел себя жалким и толстым, стоящим напротив опечатанной двери, из-под обивки которой почему-то торчали куски ватина.

– Ты, – Тамара Прокофьевна говорила медленно, каждым словом словно пригвождая мужа к позорному столбу, – абсолютное ничтожество. Все думают, ты добрый, жалостливый, а на самом деле ты только разрушаешь. Сначала мою жизнь, потом ее. – Она кивнула головой в сторону окна, как будто невидимая соперница парила за ним по воздуху. – Даже если на секунду предположить, что этот выродок на фотокарточке – твой сын, то ты и его жизнь разрушил.

– Я ему ее дал, – чуть слышно произнес Николай Робертович.

– Теперь. – Тамара Прокофьевна словно не слышала мужа. – Теперь ты пытаешься разрушить жизнь моей дочери.

– Это и моя дочь, – чуть громче проговорил Швейцер.

– Это формальность. Но разрушить жизнь моей дочери я тебе не дам. Я уничтожу и тебя, и…

– Себя? – подсказал Николай Робертович.

– Себя я давным-давно уничтожила. Как женщину.

– Тогда зачем ты со мной живешь столько лет? – вымолвил главный для себя вопрос Швейцер.

– Из-за Женьки, – ответила жена, и у нее затряслись губы. – Ты как чемодан без ручки. Выкинуть бы, да жалко, вдруг пригодится. Десять квартир можно поменять, весь хлам выкинуть, а этот проклятый чемодан так за собой и будешь возить.

– И что мне теперь делать? – Земля начала уходить из-под Швейцера.

– А что хочешь, – равнодушно ответила ему жена и показала на дверь. – Уходи.

Сначала Николай Робертович хотел покончить с собой. Для этого он долго ходил по верхней дуге пока не работающей ГЭС и смотрел вниз, представляя, как его тело будет переворачиваться в воздухе и стукаться о бетонный каркас. Швейцер представил там, внизу, груду мяса, и ему стало неприятно.

Потом Николай Робертович попросил для себя смертельной болезни, но перспектива умирать долго и мучительно его испугала, поэтому он решил пойти в ЗАГС и наконец-то развестись с постылой женой.

Это было сделать проще всего, но, как только Швейцер добрался до места, где, по его мнению, сбываются мечты, ноги его подкосились, и Николай Робертович осел прямо на тротуар.

Добросердечные прохожие вызвали «Скорую», Швейцера погрузили в машину и увезли в больницу скорой медицинской помощи с предварительным диагнозом «инсульт».

Первый удар для Николая Робертовича закончился практически полным выздоровлением. Иногда только сводило скулу и полз вниз уголок рта, но это только когда нервы, а так… Ни о какой утрате трудоспособности речи не шло. Главный бухгалтер ГЭС продолжал ходить на работу, делал ее, как прежде, тщательно перепроверяя отчеты сотрудников, но во взоре Николая Робертовича появилась какая-то прежде не свойственная ему жадность. Особенно если швейцеровский взор был обращен к деньгам.

Тамара Прокофьевна даже поймала мужа на том, что он чаще, чем обычно, выписывает премии, в том числе и себе.