– Ты что? С ума сошел? – обалдела она, увидев в отчете нетипичную строку расходов.

– Я должен кормить семью, – заявил Швейцер, и Тамара Прокофьевна поняла, о какой семье речь.

Как ни странно, она не сопротивлялась тому, что Швейцер отправляет в Кисловодск денежные переводы на довольно-таки крупные суммы. И даже иногда приносила в дом какие-то дефицитные вещи, которые Николай Робертович, тщательно упаковав, отправлял по хорошо теперь известному адресу. Главным условием жены было требование полной конспирации.

– Если Женечка об этом узнает, я тебя посажу! – грозила мужу Тамара Прокофьевна, но сама тем не менее по-прежнему перепроверяла все значимые отчеты. Только теперь она говорила: «Спи спокойно, расхититель государственного добра!»

Как ни странно, но отношения между супругами Швейцер стали налаживаться день ото дня. Кисловодская Алеся удачно вышла замуж и уехала вместе с подросшим Коленькой в Северокурильск, откуда иногда присылала Николаю Робертовичу любительские фотографии сына то на фоне покрытых снегом сопок, то на фоне выбросившегося на берег кашалота, то на фоне морских судов.

Эти карточки супруги Швейцер рассматривали вместе и даже что-то обсуждали: на кого похож, на сколько вырос. И всякий раз после просмотра усиливались в душе Николая Робертовича чувство вины, помноженное на ощущение собственной беспомощности и полной человеческой несостоятельности.

И все-таки вины было больше. Вина жила в каждой клеточке швейцеровского тела. Она как кровь струилась по жилам и заставляла сердце биться быстрее, иногда доводя его до полного изнеможения. Вина жила в сосудах, и от этого они становились хрупкими, даже закупоривались этой виной: никакие холестериновые бляшки здесь ни при чем. Вина жила в глазах Николая Робертовича. И чтобы ее было не видно, низкорослый Швейцер улыбался каждому, кто попадался навстречу, отчего все думали: «Какой приветливый и милый человек! Какой веселый! Какой жизнерадостный!»

«А я и правда такой!» – иногда догадывался Николай Робертович, а потом вспоминал, что виноват со всех сторон, и успокаивался, впадая в сладострастное переваривание собственной вины. И даже называл ее непреодолимой, что в переводе означало «драгоценная», «дорогая», «самая лучшая на свете».

Несколько раз внешне жизнерадостный Швейцер пытался рассказать о своей вине дочери, но каждый раз натыкался на жизнерадостный эгоизм молодого существа и откладывал объяснение на потом. Как говорится, до лучших времен, которые все не наступали и не наступали.

– Я должен сказать ей об этом! – будил Николай Робертович жену по ночам.

– Не надо, – по привычке отмахивалась от страданий мужа Тамара Прокофьевна.

– Почему? – тормошил он ее снова и снова.

– Не надо, – в полусне повторяла жена и переворачивалась на другой бок.

– Она должна знать, что у нее есть брат, – приводил свой главный довод Николай Робертович, и тогда Тамара Прокофьевна вскакивала с постели и начинала орать на мужа что есть сил, потому что «это невозможно» – так жить, так спать, так есть, так ходить на работу и так готовиться к свадьбе.

Женечкина свадьба стала главным поводом, который, с одной стороны, сблизил супругов Швейцер, а с другой – окончательно разобщил. Не случайно Женечка Вильская, вспоминая свое бракосочетание, любила говаривать: «Я не видела более веселой свадьбы, чем у нас с Женькой». А потом добавляла: «И такой щедрой».

Первоначально Тамара Прокофьевна, подслушавшая разговор дочери с мужем, записала это на свой счет: сногсшибательное свадебное платье, спасибо Баруху Давыдовичу, обильный свадебный стол (большую часть закусок главный бухгалтер ресторана «Север» в сумках-холодильниках привезла в Верейск из Долинска), крупная сумма на сберкнижке…

Каково же было удивление Тамары Прокофьевны, когда Женечка, прижавшись к мужу, сообщила: «А еще мне подарили брата». «Кого?» – не понял ее он. «Брата», – повторила она и, счастливая, уткнулась ему в плечо. «А почему брата? – засомневался Женька. – Может, будет девочка?» Помолчали немного. «Ну теща дает! – не сдержался Вильский и чмокнул жену в лоб. – Вот это я понимаю!» «Ничего ты не понимаешь, – рассмеялась Женечка, и это задело Тамару Прокофьевну за живое. – Оказывается, у моего папы есть сын. Внебрачный. Коленька. Правда, здо́рово?»

После этих слов раздосадованная Тамара Прокофьевна обозначила свое присутствие.

– Ничего здорового я в этом не вижу, Женя, – строго произнесла она, и оба Вильских одновременно отреагировали на одинаковое имя.

– А что в этом плохого? – больше из искреннего любопытства, нежели из вредности, как думала Тамара Прокофьевна, спросил Вильский.

– Не валяй дурака, Евгений. – Голос Тамары Прокофьевны прозвучал совсем строго. – Просто представь на минуту, что у твоего отца растет сын на стороне.

– Такого не может быть! – категорически отмел Женька такую возможность.

– Уверяю тебя, может быть все! – злобно рассмеялась Тамара Прокофьевна. – Но если честно, обидно другое…

Женечка Вильская внимательно посмотрела на мать.

– Обидно другое, – повторила Швейцер.

– И что же? – насупившись, поинтересовалась Женечка, растревоженная вторжением матери в их с мужем пространство.

– Обидно то, что тебе не обидно. Твой отец изменил мне, а у тебя ничего не екнуло. Как будто так и надо!

– Мама, такое может случиться с каждым! – с философской интонацией изрекла Женечка.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда с тобой, не дай бог, произойдет нечто подобное. «Ведь это может случиться с каждым», – ерничая, процитировала слова дочери Тамара Прокофьевна.

– Со мной такого не случится! – самонадеянно заявила Женечка и лукаво посмотрела на мужа.

– Желтая! – Вильский грохнулся перед женой на колени и стукнулся лбом об пол. – Клянусь.

– Ну-ну, – хмыкнула тогда Тамара Прокофьевна и вышла из комнаты, оставив супругов наедине друг с другом.

«Кажется, тогда, – делилась впоследствии с Марусей Устюговой Женечка, – я и забеременела». «Так не бывает», – засомневалась Машенька, держа на руках новорожденную Верочку Вильскую. «Бывает», – заверила ее молодая мамаша, окрыленная тем, что тяжелые роды остались далеко позади.

Дружба бывших соперниц долго не укладывалась в голове ни у Прасковьи Устюговой, ни у Киры Павловны. Обеим женщинам казалось, что в неожиданно возникшей между девушками симпатии что-то не то. И только Николай Андреевич, глядя на то, как щебечет их драгоценная Женечка с Марусей, был уверен: все правильно!

Сватовство, задуманное Кирой Павловной как способ утихомирить соседскую зависть и восстановить утраченное взаимопонимание между семьями, увенчалось успехом. Уже на свадьбе молодых Вильских стало ясно: Феля и Машенька буквально созданы друг для друга. Оба в очках, нескладные, далекие от мирской суеты, они сперва не понравились друг другу, ибо каждый в глубине души мечтал видеть своего партнера более совершенным, а потом сошлись на любви к точным наукам и эзотерическому чтению.