Информацию Обухова он запомнил и принял к сведению. Ее еще предстояло обдумать и одному на досуге, и вместе с коллегами на оперативке в отделе убийств.

А Мытная улица ему не понравилась категорически. Стемнело. Мороз не спал, но в городе ощущался все же не так жестко, как в заснеженном поле. Никита медленно ехал по пустынной темной улице, внимательно вглядываясь в номера домов. Миновал покосившуюся стену старого стадиона, перекресток. Слева черной громадой высились корпуса полиграфического комбината. За ними начинался жилой массив: пятиэтажные приземистые дома, выстроенные еще до войны архитектором-кубистом. Прежде, в середине тридцатых, в них скорее всего располагались образцовые жилтоварищества, описанные еще Булгаковым.

Сейчас все это превратилось в захламленное царство еще не расселенных коммуналок: дворы-колодцы, гулкие, широкие, как военный плац, лестничные пролеты и квартиры-лабиринты на добрый десяток семей, где у каждой входной двери гнездился целый выводок черных кнопок звонков.

Седьмая квартира в четырнадцатом доме располагалась на втором этаже. Колосов поднялся по лестнице. Странно было даже представить, что в этом доме проживает человек, являющийся, по отзывам свидетелей, завсегдатаем такого заведения, как «Красный мак».

Звонков на двери седьмой квартиры оказалось всего три штуки. И Колосов позвонил наугад. Ждал минут пять, пока откроют. Открыла женщина в домашнем халате. Из-за ее спины выглядывала девочка лет одиннадцати в джинсовом комбинезоне. Колосов спросил: «Скажите, а Витас дома?» Женщина подумала секунду и спокойно ответила: «Кажется, сегодня пришел. Проходите, самая дальняя дверь по коридору».

И все. Вот так просто.

Коридор был длинный, как кишка, слегка облагороженный незаконченным ремонтом. Двери, выходившие в этот коридор, были разные. Одна обита новым хорошим дерматином. Вторая — дерматином старым, кое-где потрескавшимся. А третья — самая дальняя — была обшарпанная и ободранная, но железная. Никита хотел было уже вежливенько в нее постучать, как вдруг...

— А я тебе говорю, этого не будет! Никогда! Пока я жив, я тебе этого не позволю!

— А ты мне не можешь ничего запрещать.

— Ну, я тебя прошу!

Колосов замер в нерешительности. Голоса за дверью явно выясняли отношения. Первый голос был приятным, мужским, говорившим с легким прибалтийским акцентом. Второй — женский голос вроде бы тоже был с акцентом, но еще менее ощутимым. Интонация мужчины на первой фразе была гневной, категорически-приказной. Однако вторую свою фразу он произнес уже на полтона ниже, почти умоляюще. Потом — долгая непонятная пауза. Затем женский голос произнес: «Нет, нет, не проси, я не могу», однако так тихо, что Колосов за дверью едва уловил этот малоприятный отказ своим чутким, настороженным ухом. Потом была снова долгая пауза, спорщики хранили молчание. А затем женщина все так же тихо и очень печально сказала: «Теперь тебе лучше уйти».

И тут Никита отважился и громко постучал в железную дверь. И она сразу же (сразу!) распахнулась, словно там его уже ждали:

— Явился, сволочь! Я тебе сказал, что убью, если еще хоть раз здесь застану!!

Секунда — и Никита получил бы такой сокрушительный нокаут, что помнил бы ой как долго. Человек, распахнувший дверь, бил, что называется, не глядя, на звук. Бросался как бык на красную тряпку, ослепнув и оглохнув от ярости. Однако...

Нокаута не случилось. Недаром в песне поется, что секунды решают все. Никита потом в душе долго аплодировал собственной реакции и выдержке. Калечить этого чудного дурака, напавшего на него ни за что ни про что, ему ведь тоже было не с руки...

Женщина в глубине комнаты болезненно-удивленно вскрикнула. А нападавший... Это был тот самый парень с видеопленки. Правда, это Никита понял уже позже, когда немного оправился от неожиданного приема. Незнакомец был довольно высок и с виду походил на иностранца — «на немца» — подумалось Колосову: видный крепкий блондин лет тридцати пяти, одетый в модное черное кашемировое пальто, которое он отчего-то не снял здесь, в своей собственной комнате.

Поверх пальто был живописно намотан шерстяной оранжевый шарф. И эта яркая деталь на черном фоне сразу же привлекла к себе внимание, потому что в лицо незнакомцу было очень трудно смотреть — так оно сейчас было искажено и обезображено гримасой гнева, ненависти и недоумения.

— Ничего себе гостей встречаете, — произнес Колосов, все еще не выпуская руки незнакомца, занесенной для удара. Рука была не слабой. На ней была надета перчатка из черной хорошей кожи. Перчатки, как и пальто, как и модный шарф, этот тип, так похожий на жителя Европы, отчего-то в собственном жилище до сих пор не снял.

— Вы... кто такой? — спросил он хрипло, с паузой.

И Никите отчего-то сразу вспомнился «конь в пальто» Филиппа Салютова.

Прежде чем ответить и представиться по полной форме, стоило сначала оглядеться и понять, что же это за место, где так круто встречают чужих. Они стояли на пороге просторной комнаты, похожей одновременно и на неубранную спальню, и на прихожую, и на кладовку для хранения вещей. У окна на широком разложенном диване — неубранная смятая постель. На единственном кресле напротив нее — комом брошена чудесная женская норковая шубка, черное коротенькое вечернее платье и кружевные трусики. У дивана — замшевые туфельки-лодочки, металлическая пепельница, раздавленная пачка сигарет и пустой бокал. У стены рыхлой пирамидой — битком набитые спортивные сумки, а сверху на них опять же комом — мужская куртка-пуховик и белый шерстяной свитер. Посередине комнаты — столик-каталка на колесиках. На нем пустая бутылка из-под виски, раскрошенная булка, выпотрошенная кожаная женская сумочка: косметичка, ключи, крохотный мобильник, изящные наручные часики. И рядом у столика на колесах — высокая, стройная как тростинка, босая, полуодетая (голубой длинный свитер и голые ноги) молодая (даже слишком молодая) женщина с разметавшимися по плечам густыми светлыми волосами. Женщина, вроде бы тоже знакомая Никите по той же самой пленке из казино. И вместе с этим совершенно незнакомая. Чем-то неуловимо похожая на хрестоматийную Златовласку из старой сказки и одновременно на мертвую царевну, только-только восставшую из своего хрустального гробика — худенькую, хрупкую и бледную.

— Мне нужен Витас, — произнес Колосов с чувством сохраненного собственного достоинства, косясь на эту полуодетую богиню и одновременно не выпуская руки незнакомца. — Кажется, это вы. А я — майор Колосов из областного уголовного розыска. Я к вам по делу, связанному с убийством в казино.

Витас судорожно дернулся (Колосов разжал хватку), отступил, отдышался. Он словно искал нужные слова, но пока еще не находил ни одного.

— А вы меня за кого-то другого приняли, — безмятежно констатировал Никита. — Что ж, бывает. Обознались?

— Из-звините, — Витас затравленно оглянулся на «Златовласку», испуганно следившую за ними обоими. — Хорошо, хорошо... я отвечу. На все ваши вопросы. Только... не здесь. Спустимся на улицу.

— Холодно — жуть.