Народы юга (и юго-востока) вовсе не знали стекла.

Народы юга (и юго-востока) не знали пороха.

Попробовав эти продукты развитой промышленности Империи, они восхотели ими обладать.

И они готовы были за них отдавать то, чем богаты были их земли — и чему цены они вовсе не знали.

Торговля Империи стремительно подняла её благосостояние. Крестьяне (!) могли себе позволить не то что солить ежедневные блюда — они их посыпали пряностями и острыми, и ароматными!

В домах не то, что знати — зажиточных горожан появилась мебель из приятно пахнущего заморского дерева.

Дамы стали пользоваться ароматами, приготовленными из заморских растений — мастерство имперских алхимиков усовершенствовало природные качества привезённых с юга и юго-востока материалов.

А потом у Империи появилась Заморская Марка. Земля, которая была богаче, чем любые другие земли в этом мире. Земля, которая — вся! — принадлежала Империи и входила в неё как неотъемлемая часть.

И вот вся эта роскошь, вся эта торговля, все эти поставки — были зависимы от моря, от кораблей, от их безопасного передвижения.

В самом начале имперским кораблям ничего не угрожало, кроме сил природы: да, бывало, корабли пропадали, попав в шторм, вылетев на камни, выбрав неверный курс и сгинув в безызвестности.

Но потом другие народы, охваченные завистью к успехам Империи, решили, что вправе снимать свои сливки с имперского молока.

Первыми проснулись привычные карракийцы с гиккосами. Их стремительные галеры, ничем не уступающие имперским (кроме скорости постройки: Империя наладила производство галер в таких темпах, кои недоступны были — и будут — народам, не способным к столь высокой организации), набрасывались на возвращающиеся из походов имперские корабли, стремясь либо подловить их в штиль, либо задавить количеством.

Затем и северные народы, гальвийцы прежде всего, включились в эту драку. Они действовали по-другому: не входя в зоны, близкие к портам Империи (как делали карракийцы) или к типичным маршрутам на Юг (как поступали гиккосы) — гальвийцы взялись за пути, ведущие в Заморскую Марку и обратно. Там и в самом деле было больше добычи: корабли шли едва ли не в видимости друг от друга. Это им, однако, не помогало, когда на корабль наваливались сразу два гальвийца с кучей голодного злого народу на палубах, а ещё один или два их прикрывали.

Империя стала водить конвои, защищая десяток торговцев десятком же боевых кораблей. Тут выяснились две неприятные вещи: во-первых, боевые корабли Гальвии были лучше во многих отношениях — пока Империя совершенствовала галерный боевой флот, Гальвия развивала океанский. А во-вторых, затраты на конвой были такими, что прибыльность обладания Заморской Маркой стала для Империи снижаться.

Вдобавок Гальвия попросту попыталась отобрать Марку у Империи. Случились две войны, обе на севере Марки. Во время второй гальвийцы попытались высадить десант у Акебара, но были разгромлены страшно.

Третья попытка была во время мятежа Исти-Маграла. Ходили разные слухи о том, что могло подвигнуть обоих комесов на предательство интересов Империи и попытку отколоть Марку и сделать её самостоятельным владением. Честолюбие ли, не по доблести, было тому виной, корысть ли, или её вариант — желание покрыть безнадёжные долги — но вельможи смогли собрать не только свои компаниды, но и наёмные, в большинстве гальвийские, и около года терзать Марку, убивая людей и разоряя имения.

Особенностью гальвийцев было то, что в каждой стычке, в каждой войне — они были как бы ни при чём. Это вот такой-то воевода по своей личной инициативе собственной частной армией напал на Империю (или Марку), а Гальвия тут вовсе не участвовала. Это наёмники: ну да, гальвийцы — а что вы хотели, страна бедная, люди за грош под железо и свинец пойдут.

Так что параллельно с битвами между Гальвией и Империей всегда весело шла весьма успешная торговля.

И гильдмайстер Ронде, разумеется, в ней участвовал — когда удавалось.

Были у него и свои люди в Гальвии.

И вот один из них как раз и прислал ему опечатанное зелеными печатями Кумпании письмо с такими предложениями, от которых торговые люди не отказываются.

1

Дорант едва успел проснуться, встать и привести себя в порядок, как в комнату без стука ворвался Нери, мальчишка, которого Харран держал в прислужниках, а нынче пристроил к Императору:

— Ваша милость, там этот, как его… гильмастер пришёл, так Его Величество вас требуют…

Пришлось одеваться по-парадному, натягивать сапоги и цеплять меч. Нери приплясывал у дверей от нетерпения. Дорант цыкнул на него:

— Что здесь торчишь, дорогу я знаю!

Того как ветром сдуло.

Дорант, не слишком торопясь, прошёл длинным коридором второго этажа в малую обеденную залу, которую Харран приспособил для таких вот, не парадных приёмов.

Император был уже там. Сидел на покрытой толстым багровым ковром лавке, вполоборота к двери, вытянув вдоль лавки раненую ногу, и хмуро смотрел в пол. Гильдмайстера ещё не впустили, он, должно быть, находился на первом этаже, перед лестницей — где обычно держали таких посетителей (правду сказать, весьма нечастых — до столпотворения в прихожей перед утренним приёмом было ещё очень далеко).

Слева от Императора у окна стоял Харран, весь при параде, с легкой, украшенной драгоценными камнями по эфесу, шпажонкой на боку. Двое его боевых слуг обрамляли дверь, ещё двое стояли по бокам императорской скамьи. Все были вооружены по-серьёзному, как для боя, и в кирасах.

Дорант поприветствовал Его Величество — как надеялся, по этикету. Всё-таки он не бывал при дворе, хотя придворным манерам и обращению его учили. Йорриг Седьмой поморщился, по-прежнему глядя в пол, и ответил:

— Доброго утра, комес. Тут гильдмайстер просит спешной аудиенции, а у меня, как назло, нога разболелась, ночь почти не спал. Может, вы его за меня примете, а я бы обратно в спальню?

Дорант, как это часто бывало в последнее время, почувствовал себя крайне неловко. Император вел себя с ним не как с вассалом, пусть даже крупным и важным, а как с человеком ближнего круга. В принципе, он и был человеком ближнего круга, но по факту; Его Величество прямо Доранта в этот круг не приглашал, допустимые границы и рамки никак не обозначал, и новоиспеченный комес Агуиры не знал, как ему себя вести: строго по этикету — значило показать, что он не принимает свободное обращение Императора, свободно — надо точно знать пределы этой свободы, чтобы ненароком не оскорбить Его Величество.

— Ваше Величество, Флоан Ронде человек неглупый и серьёзный, он наверняка не стал бы причинять вам беспокойство так рано, если бы не крайняя необходимость. Я осмелился бы посоветовать вам его выслушать лично.

Император опять поморщился: то ли в ногу вступило, то ли от формального ответа. Подняв, наконец, взгляд от пола, он сказал в пространство: — Пригласите, — и снова умолк, уставившись в пол. По лицу его время от времени проскальзывала недовольная гримаса.