– Просто интересно. К нам редко гости приезжают.

– Не к нам, а к Прозориным, чувак!

– Я тебя не понимаю, – пожал плечами Леха. – Тебе ни до чего дела нет. Живешь, хлеб жуешь, и все по барабану. Ничего не видишь, не слышишь. Ничем не интересуешься.

– И не хочу слышать. Усек? Мне платят не за то, чтобы я за хозяином следил. Пусть хоть наркоту у себя в подвале клепает.

– Неужели тебе все равно, зачем Федор сюда приехал? Что у него на уме?

– Это Прозорину решать, с кем ему дружбу водить, кого в гости приглашать.

– По-моему, мы должны обеспечивать его безопасность.

– У нас есть круг обязанностей, которого я придерживаюсь. Инициатива наказуема, братан. Заруби себе на носу.

– Уже зарубил, – насупился Леха.

Тарас взглянул на него, хмыкнул и потрепал по плечу.

– Выбрось все из головы, забудь. Плевать нам, чем занимаются Федор с Прозориным в лаборатории, и вообще… может, это только прикрытие.

– В каком смысле?

– В голубом! Может, они любят друг друга.

– Иди ты… – ошалел Леха от такого предположения.

– Дурья башка, – хихикнул напарник, глядя на его вытянутое лицо. – Тебя ни разу не посетила эта простая мысль?

– Да ну! Разве хозяйка стала бы терпеть их отношения?

– Она не догадывается. Они заморочили ей голову тем же, чем и всем остальным. Опытами! Научными изысканиями!

Леха помолчал, ковыряя носком ботинка снег, потом выдал:

– А тот, рыжебородый тогда кто? Третий? По-твоему, у них групповуха, да?

– Нет никакого рыжебородого, – отрезал напарник. – Я сколько ни наблюдал, сколько ни заглядывал в окна, никого не видел. И потом, вряд ли посторонний человек может долго находиться в доме и не попасться на глаза хотя бы горничной.

– Он прячется.

– Фантазер ты, Леха, – снисходительно усмехнулся Тарас.

– Скажи еще, что я чокнутый, – разозлился тот. – Ты ведь так думаешь? Если кто-то и свихнулся, то не я. Мне не померещилось! Тут что-то нечисто…

* * *

Черный Лог

История Жиля де Рэ и Жанны д’Арк увлекла Глорию.

Блестящий аристократ и юная деревенская девушка. Жилю выпала честь или несчастье стать товарищем по оружию и верным другом Жанны. Они сражались бок о бок, делили полную лишений военно-кочевую жизнь и одерживали верх над противником.

Не поразительно ли, что неопытной девице удалось осуществить то, на чем сломали зубы маститые военачальники? Она, – оторвавшись от прялки и кухни, – возглавила упавшую духом, обессиленную французскую рать и привела ее к победе.

Божественное или человеческое преобладало в ней? Действительно ли являлись Жанне архангелы и святые матроны? Слышала ли она их голоса наяву, или то был мистический транс? Исполняла ли Жанна высшую волю или находилась во власти собственных грез? Почему небесные покровители, потребовавшие от девушки великого подвига, отвернулись от нее в самый горький час?

Жанна была светом, а Жиль де Рэ – тенью. Свет и тень неразлучны, они повсюду рядом. Без тени – как распознать свет?

Свет ослепил Жиля, уязвил его сердце, поразил воображение. Он поклонялся Жанне как небесной возлюбленной. Никогда еще его вера не была столь крепка. Он готов был защищать Жанну ценой своей жизни и принести любую жертву, если это понадобится.

Она казалась ему амазонкой в кольчуге и латах, парящей над землей всадницей, посланной самим Господом. Валькирией, которая похитила его душу. Он всецело принадлежал ей, тогда как она принадлежала Небесам.

Жанна по-мужски сидела в седле, ловко управлялась с тяжелым мечом, бесстрашно бросалась на врага, увлекая за собой свою армию. Она чувствовала у себя за спиной ангельские крылья, которые несли ее вперед. Французы прозвали ее Орлеанской Девой, а для Жиля де Рэ она стала истинным откровением и потрясением.

Его судьба круто изменилась. После коронации Карла VII в Реймсе он получил звание маршала. Орлеанская Дева не помышляла о чинах и наградах. Спасители Франции – Жиль и Жанна – не ведали, что устремляются к гибели.

Была в этой героической и печальной истории некая тайна, которая ускользала от Глории. Некая тонкая нить выбивалась из общей картины, где самоотверженность, предательство и любовь сплелись в смертельный узел.

Стоило Глории только подумать о Жанне, как она оказывалась рядом с ней – посреди военного лагеря, в крепости, у ночного костра на берегу Луары. Эти «провалы» в прошлое пугали и завораживали ее. Она так глубоко погружалась в чужие переживания, что ощущала мысли и чувства других людей, как свои собственные. Захватывающе. Мучительно. Порой невыносимо.

Грустно наблюдать жизнь человека, когда уже известен его трагический конец. С Жанной произошла жестокая несправедливость. Святую обвинили в колдовстве, прибегая к которому, она добивалась невыполнимого и совершала невозможное. Ее провозгласили «смутьянкой и мятежницей, подстрекательницей к войне, злобно алчущей крови людской и понуждающей к ее пролитию, полностью и бесстыдно отринувшей приличия и сдержанность своего пола, принявшей без стеснения позорное одеяние и обличье воинское»[6].

Жанна защищалась, как могла. Напрасно она отрицала, что погрязла в ереси, якшалась с дьяволом и что голоса, которые она слышала, исходили от нечистого. Народную героиню осудили и сожгли на костре. Ей не было еще и двадцати лет!

Жиль де Рэ до самого конца надеялся спасти Жанну от смерти.

Ее предали, и она попала в плен к бургундцам. Король Франции, обязанный ей троном, и пальцем не пошевелил, чтобы спасти Орлеанскую Деву. Ее успехи начали бесить Карла и придворных, которые мечтали избавиться от Жанны. Король отозвал верного ей Жиля из действующей армии. Тот не посмел ослушаться.

Когда маршал де Рэ бросился на выручку Жанне, было поздно. Бургундцы продали ее англичанам. Жиль спешно собрал наемников и двинулся к Руану, куда перевезли пленницу. Он чувствовал, что им больше не суждено встретиться. Тоска и боль разрывали его сердце.

Весть о казни Жанны повергла его в глубокое отчаяние. Он со слезами вспоминал их разговор у костра и слова девушки о том, что она погибнет в огне.

– Почему?! Почему-у?! – взывал он к небесам, хранящим молчание. – Почему-у-у?!!

Он не сдержал свое обещание всегда быть рядом. В роковой для Жанны час он оказался далеко и не смог подать ей руку помощи. Жанну схватили из-за него. Будь он там, в Компьеню, он бы не позволил поднять мост в город и отрезать ей путь отхода.

– Мне нет прощения, – твердил Жиль. – Нет прощения.

В тот жгучий миг раскаяния и любви он дал себе клятву искупить свою вину. Чего бы это ему ни стоило.