Штаб-сержант кивнул, и Берн удалился, так и не сняв со спины ранца. Вскоре он уже говорил с Шэмом и Мартлоу, собиравшимися на развод караула.

— Ты уже не вернешься, — проговорил Шэм, констатируя факт. — Ты получил тепленькое местечко. Кабы ты им не был нужен, они б вернули тебя в роту раньше. Так что лучше оставь себе одну банку сардинок и отрежь половину пирога.

— Да не нужно мне, меня хорошо покормили в городе.

Предложение Шэма разделить продукты на самом деле выглядело как формальное признание конца их товарищества. Он вернулся в канцелярию в полной апатии и стал заносить приказы в книгу учета. Адъютант жаловался, что у него слишком мелкий почерк, и он старался писать крупнее, в результате строчки стали неровными и неуклюжими, как у ребенка, который раздумывает над буквами, вместо того чтобы думать над словами или фразами. При этом ему казалась символичной та потеря равновесия, которая произошла с ним в последние несколько дней. Он слышал фразы штаб-сержанта в его обычной притворно-неуверенной манере, деловитый шепот капрала, бессодержательное поддакивание Джонсона. Время от времени Рейнольдс или Джонсон передавали ему листы бумаги для перепечатывания, и тогда он некоторое время щелкал клавишами. Закончив, снова погружался в апатию, напряженно думая исключительно ни о чем, уходя в себя и едва поддерживая связь с реальностью.

Вошел адъютант и, посидев некоторое время за своим столом, со снисходительно-удивленным видом подошел к аппарату полевого телефона. Когда слышишь лишь одного участника диалога, фразы всегда кажутся загадочными, но сейчас адъютант, казалось, просто несет ахинею. Да, это — перец; да, вероятно, он принимал и в некоторых случаях повторял инструкции относительно охоты на крыс, и все это было о крысах, и о шестах, которые будут найдены на складе в Потсдаме, и соль. Берн вынырнул из глубин подсознания и слегка заинтересовался. Перец и соль были зашифрованными обозначениями двух батальонов Бригады. Когда адъютант вернулся на свое место, Берн нацарапал на клочке бумаги вопрос: «Что значит “крысы”?» — и подвинул клочок к сидящему рядом связисту. Тот написал ниже: «Газовые баллоны» — и вернул бумажку. Если изобретательность гансов продолжит развиваться с такой же угрожающей скоростью, скоро придется использовать язык глухонемых.

В канцелярию зашел маленький офицер с двумя звездочками на погонах, недавно прибывший и малознакомый Берну. Звали его Виррал, и он отличался сварливым характером и склочностью. Вежливо, но твердо он обратился к адъютанту с вопросом, надо ли понимать так, что он, Виррал, должен заниматься делами не только своей роты, но по совместительству и делами других рот батальона. Адъютант был поражен или просто растерялся от количества информации, заключенной в этом вопросе. Но имея, пусть и против логики, трогательную веру в то, что человек есть существо разумное, он объяснил мистеру Вирралу, что все трудности, с которыми тот столкнулся, связаны с временной нехваткой офицеров. Капитан Моллет в отпуске, мистер Клинтон попал в руки дантистов, еще несколько офицеров отсутствовали под тем или иным предлогом. Мистер Виррал даже не представляет, с какими трудностями приходится сталкиваться адъютанту, и похоже, он предполагает увеличивать их количество всеми доступными ему способами; иначе откуда столько неуважения? Что поделаешь, если так случилось, что мистер Клинтон страдает от зубной боли? Ведь даже сам адъютант в настоящее время мучается от вросшего ногтя на пальце ноги. И хотя адъютант считает, что перечисленные неприятности и помехи относятся все же к различным группам, забота о своих ногах должна, для всех без исключения, являться сугубо личным делом. Тут адъютант замер на стуле. Полное отсутствие сочувствия только усилило ощущение несправедливости у мистера Виррала.

В сердце Берна запрыгал злобный чертенок. Будь на месте адъютанта капитан Моллет, такое интервью про длилось бы не больше минуты. Встретив взгляд капитана, не обещающий ничего хорошего, мистер Виррал едва ли отважился бы спорить, поскольку капитан принимал в расчет только непосредственную необходимость, и если уж ему приходилось повторять приказ, по его виду сразу становилось понятным скорое и неминуемое насилие над личностью. Берн не имел ничего против адъютанта, скорее восхищался его усердием и добросовестным отношением к делу, но с его манерой поведения скорее расположишь к себе начальство, чем заставишь подчиняться тех, кем поставлен командовать.

В конце концов мистеру Вирралу было сказано, что коли он последним явился на фронт из Англии, то будет справедливо, если он снимет часть нагрузки с офицеров, которые тащат службу месяцами. На этом дискуссия была закрыта, и, отсалютовав адъютанту, он удалился с воинственным видом. Вскоре к столу подошел штаб-сержант и, склонившись к адъютанту, несколько минут шептался с ним.

Такие сцены всегда вызывали живой интерес у Берна, его волновала их напряженность. И в то же время было что-то унизительное в том, что происходит все в присутствии личного состава канцелярии. Старослужащие Томлинсон, Рейнольдс и даже младший капрал Джонсон знали все, что только можно знать о каждом офицере батальона. Сам Берн и связист знали достаточно. За вычетом одного-двух случаев, Берн старался покидать помещение канцелярии во время отдачи приказов и распоряжений. А остальные оставались, и после разбора происшествия или провинности солдата обычно посылали за офицером, чтобы выяснить все обстоятельства. Это должно было происходить конфиденциально. Если же, как в случае с мистером Вирралом, речь шла о жалобах адъютанту, тем более не следовало делать штат канцелярии свидетелем инцидента.

Военная организация предполагает, что деятельность должна осуществляться с точностью и безучастностью механизма. Однако на деле это происходит не совсем так, поскольку существует еще и человеческий фактор, и получается, что механическая четкость машины дополняется столкновением человеческих эмоций, и когда механическое воздействие на объект заканчивается, эмоциональная составляющая продолжает действовать. За монотонной рутиной исполнения обязанностей, которая и делает войну тупым и убогим делом, проглядывает ощущение окружающей тебя опасности. И это чувство только усиливается от попыток воли противостоять ему. Люди, совместно действующие перед лицом постоянной угрозы их жизням, требуют хотя бы уравнять их шансы. Они могут проявлять благородство и нести дополнительное бремя без жалоб, если это действительно необходимо. Но в моменты печали и меланхолии им начинает казаться, что все призывы к чести и доблести при исполнении обязанностей имеют единственную цель — лишить их элементарных прав. Даже в командах подносчиков боеприпасов, рутинной работе подразделений, отведенных на отдых во второй эшелон, людей убивало случайно и без разбора.