– Вот мы и свиделись с тобой, Федя.

– Не могу сказать, что рад тебя видеть, Проша.

И мужчины обменялись напряженными взглядами. Сложно сказать, что за чувства испытывали друг к другу эти двое. Враждебность, круто замешенная на зависти ненависть у одного? И обреченная усталость от невозможности что-либо уже изменить у другого?

– А помнишь, Федор, когда мы с тобой последний раз виделись, я тебе говорил, что еще отплачу тебе той же монетой?

– Помню. Ты как раз готовился из следственного изолятора ехать в суд. Не думал я, что из зала суда тебя освободят. Но уж такой ты ловкий человек, умения дела делать у тебя не отнять.

– Ты меня под трибунал пытался подвести, да я из беды выбрался. А уж ты отправишься за решетку без обратного билета, об этом я позабочусь.

– Ты меня с собой не равняй. Ты под следствием оказался не по моей вине, а потому что ты вор и есть! Казнокрад!

– Это ты виноват в том, что я под суд угодил и репутацию свою подпортил.

– Виноват я был только в том, что слишком долго закрывал глаза на твои художества. Это и позволило тебе зарваться. Сразу надо было тебя пресечь, тогда и проблем бы было меньше. А я все боялся чего-то. Позора боялся. Вот и добоялся. А в том, что случилось с тобой, виноват в первую очередь ты сам. И я это говорил и всегда говорить буду. А что ты от следствия увильнул, всем рты замазал и подкупил всех, кого смог, так это слабость нашей системы в целом, а не твои личные заслуги! Видать, много же ты наворовал, что было тебе чем откупиться.

– Это лишь твои предположения, – елейным голоском произнес его враг. – А следствие доказало мою непричастность по всем пунктам, которое предъявляло мне обвинение. И ты, Федя, лично!

– Сволочь ты, Прохор. И собаку еще мою застрелил! Мишка-то чем перед тобой провинился?

– А тем, что это твой пес!

– В меня и стреляй, зачем же в него-то?

– И с тобой я то же самое с удовольствием бы сделал. Даже думал, не ввести ли специально ради тебя в стране смертную казнь, да боюсь, что не успею провернуть это дело. Даже для меня тяжеловато будет. Но ничего, в тюрьме гнить тоже невесело. Так даже лучше. Смерть – что? Пшик, и нет ничего. А в тюрьме-то ночи долгие.

– По личному опыту рассказываешь?

Тот, кого Федор Степанович называл Прохором, и сам был важной шишкой, чиновником по особым поручениям, которому его чин явно не позволял присутствовать на задержаниях. И причина его появления в этом доме была одна – он желал сполна насладиться торжеством над своим поверженным соперником. Что он и делал, не скрывая своего удовольствия.

– Смотрю я на тебя и себя вспоминаю. Как вы меня тогда под конвоем через все министерство провели! А? Но ты меня с почетом арестовал, караул мне выделил, личный автомобиль, под следствием я не в камере, а у себя дома находился, лишь перед самым судом меня в следственный изолятор увезли.

– Потому что ты побег готовил.

– Нервишки сдали, признаю свою ошибку. Опять же ты мне не позволил ее совершить. Но ты не надейся, я такого благородства к тебе не проявлю и никаких льгот тебе не предоставлю. Как обычного уголовника тебя повезут. И сидеть ты будешь в изоляторе, вместе с зэками! А потом на зоне, в колонии! А я позабочусь, чтобы ни передач тебе с воли не поступало, ни продуктов, ни медикаментов. Долго ты там протянешь, интересно мне знать? Хочешь, забьемся, что уже через месяц тебя не узнать будет, а через пару месяцев твое здоровье понесет такой ущерб, что ни о каком восстановлении по службе, даже если ты и отмажешься от обвинения, речи не будет?

– Да в чем ты меня обвиняешь?

– В убийстве! В убийстве Клавдии Матвеевны.

– Мама? – Федор Степанович был готов ко всему, но даже он тут оторопел. – При чем тут мама?

– Это ты ее убил! Отравил!

– Что за чушь? Она умерла… от старости.

– Это ты хотел, чтобы все вокруг так подумали. И вскрытие запретил делать, потому что боялся, что все вокруг узнают об истинной причине ее смерти. Торт для нее заказал отравленный. На юбилей его привез, не побоялся.

– Ты что городишь? Не было и нет у меня человека дороже и любимей, чем моя мать. Ты что такое придумал? Никто в здравом уме не поверит в этот бред!

– Так ведь улики, Феденька, – противным голосом произнес второй мужчина. – Документально зафиксированные факты твоей не только причастности, но и виновности!

– Не знаю, что ты там за подставу против меня придумал, только никто в это не поверит!

– Уже поверили, Федя. Именно поэтому я здесь. Показать тебе ордер на твой арест?

– Покажи!

Предъявленная бумага заставила Федора Степановича побледнеть от злости.

– Ну конечно. Знакомая закорючка. Неспроста ты прокурором своего зятя посадил. Он тебе постановление и подписал. Давно ты против меня копаешь!

– Еще когда под следствием был, поклялся, что уничтожу тебя. И сегодня я слово свое сдержу!

– Что же, других грехов, кроме придуманных, ты на меня найти не сумел?

– Сумел, да мелко все. Несерьезно. Подумал, подумал и понял, что раз я сумел выкрутиться, то и ты выкрутишься. А убийство родной матери – это весомо, этого тебе никто не простит. Потому что это так подло, так гнусно и так недостойно чести офицера, что никто за тебя даже не заступится.

– Да это вранье! Никто не поверит в то, что я мог такое сделать!

– Доказательства – вещь серьезная. Поверят. А я их готовил лично, и очень старался.

И было ясно, что доказательства этот человек подготовил и впрямь серьезные и весомые, именно такие, каких и заслуживает его противник.

Федор Степанович тоже это понял, потому что скривился и злобно плюнул в сторону своего врага. Больше он ничего придумать не сумел. Сопротивляться было ниже его достоинства, он позволил вывести себя из родного дома, напоследок оглянувшись лишь для того, чтобы взглядом попрощаться с Мишкой.

Пса нигде видно не было. На снегу были видны свежие пятна крови, был виден отпечаток от тяжелого тела собаки, но самого Мишки не наблюдалось. Зато были видны следы двух человек.

Присвистнув от удивления, генерал шагнул за ворота. Как ни странно, настроение у него заметно улучшилось. Всего его охватил веселый азарт, какой случается в предвкушении хорошей драки.

Давно он ждал возможности открытой схватки со своим врагом. Но тот все таился, не показывал своего жала. И вот теперь проявился, дал лицезреть себя во всей красе. И генерал знал, что он должен делать теперь. На этот случай у него давно был составлен тщательно проработанный план. И теперь оставалось лишь ждать, чтобы узнать, сработает план или же победа все же окажется на стороне врага.

Ничего из этого разговора двух врагов Саша с Лиственницей не слышали. Свалившись с высоты, они были заняты куда более насущным для них вопросом – как им выбраться из подземелья, в которое они оказались сброшены загадочным шкафом. Они догадывались, что шкаф был непростой. И в него был вмонтирован специальный механизм, который опорожнял содержимое недр шкафа в случае, если к нему приближался чужак, незнакомый с его секретом.